– Ничего, – откликнулся Игорь, – он выдержит. Он здоровый, как падла. – И, переложив пистолет в левую руку, правой приняв от Солдата нож лезвием вниз, подошел вплотную к столу.
– Ты че, шеф? – спросил опешивший от услышанного Сыч, сразу же переставший елозить от боли на сбившейся несвежей простыне. – Ты че, в натуре?..
– Ничего... – опять произнес Дорофеев и, коротко замахнувшись, резким ударом вогнал тесак Сычу точно под левый сосок. Вогнал так быстро и сильно, что с жутким стуком буквально прибил его к столешнице, а по краям острого широкого лезвия не выступило и капли крови. Так неожиданно, что никто в комнате не успел ничего понять. И пока окаменевшие фигуранты гнилого «дела» не успели прийти в себя, выкинул вперед руку с зажатым в ней «стечкиным» и направил его в лоб Демину. Но, мгновенно сориентировавшись в обстановке, тут же, не раздумывая, перевел его на Купцова, краем глаза заметив, как тот, услышав кошмарный стук, с которым тесак вошел в древесину кухонного стола, пошатнулся и побледнел... Перевел и угадал! Тот как-то враз, в момент поплыл и сломался. «Я покажу!.. Покажу, где... – простонал, срываясь на визг и медленно пятясь. – Покажу, где мы их оставили...»
– Вот и хорошо, – оскалился Дорофеев, – вот и молоток... – И, повернув к Демину раздробленное, рассыпанное на части от дикой, с трудом укрощенной злобы лицо с выкаченными побелевшими глазами, прибавил: – Как видишь, сучонок... и я могу...
– Вставай... – растормошил еще затемно Горюн задремавшего Семеныча (все-таки прикорнул после того, как Танюшка сняла капельницу с руки раненого). – И девку буди. Нельзя вам здесь... На зимник повезу.
Собрались быстро. Припасы и множество других необходимых в тайге вещей немногословный Румын погрузил в дровни загодя. А когда все было готово к выезду, обошел вокруг саней, придирчиво оглядел уложенный скарб, заботливо подоткнул края овчины под бока своих нежданных постояльцев и коротким окриком «Н-н-о! Пошла, Манька!..» тронул с места запряженную лошаденку.
Длинногривая сивка, рванув было с места, совсем скоро перешла на шаг, до бабок погрузившись в снежную целину. И сколько ни погонял ее хозяин, так и не прибавила ходу, решив, видно, особо не надрываться под тяжеленными санями, предчувствуя, что путь предстоит неблизкий. Да еще Акай все время путался у нее под ногами, носился впереди, как оголтелый, пока Семеныч, осердясь, на него не гаркнул. И только когда выбрались на большак, норовистая кобылка прибавила шагу, снисходительно потрусив мелким аллюром.
