Невдалеке стучали в беседке доминошники, там же подставлял лицо черному солнышку щурящийся Клестов. Одеты все были во многоцветные линялые пижамы, и забредшему сюда чужаку подумалось бы: обычная вольная больница.
Альбатрос, стоя у куста малины, медленно ощупывал ветви, осторожно, чтобы не уколоться, собирал спелые малинки. Наткнувшись пальцами на ягоду, нежно отрывал ее и клал в рот, не спеша, наслаждаясь ароматом и кисло-сладким привкусом. К нему неожиданно подошли вынырнувшие из-за угла больнички замполит и незнакомый майор, и Володька краем уха уловил фразу о доме престарелых. Затем они о чем-то поговорили с Клестовым, тот махнул рукой и побрел вслед за ними. Когда же Лебедушкин перевел взгляд в сторону второго слепого, удивлению его не было границ: еще минуту назад сонный, Иван Иванович с раскрасневшимся лицом отплясывал перед беседкой, вскидывая вверх руки, крутясь и улюлюкая. С ума сошел старик, подумалось Володьке, а тот отбил чечетку и заспешил к дверям палаты, сминая на ходу кусты. Вернувшийся скоро Клестов шатко пробрел в малинник и притих там, уставясь в одну точку.
Володька приковылял поближе к нему. Клестов, уколов палец, сосал его, а из мертвых закрытых глаз текли живые слезы. Он растирал их ладонью по небритым щекам. Не решаясь подойти ближе, Лебедушкин постоял невдалеке, собрал несколько ягод, а затем, осторожно ступая, приблизился. Клестов поднял залитое слезами лицо.
-- На... ягоду. -- Володька сунул в кулак слепому малину. -- Успокойся. Не отпустили, да?
Клестов кивнул, зашвыркал носом, выпрямился, бледный, строгий и печальный. Поднял веки глаз пальцами, словно пытаясь увидеть солнце, и Лебедушкин испугался пустых мертвых глаз, похожих на переспелую вишню.
-- Может, попозже отпустят? -- кашлянул неловко Володька, ощущая свою дикую беспомощность в этот момент, разом всем своим здоровым и сильным организмом -- он стал будто резиновым, и руки не слушались.
-- Мало сижу, говорят, через пару лет только...
-- Да успокойся ты, два года пролетят -- не заметишь... Это ж не двадцать пять...
А сам вдруг подумал: а мне-то еще пятерку отсиживать. Горько стало нестерпимо, махнул рукой:
-- Ладно... Не реви, не поможет, Клест...
Тот уже не слышал его, смотрел куда-то в стену, будто что-то решил плохое для себя...
С тяжким ощущением оставил его, а в палате первым делом напоролся на счастливое лицо Ивана Ивановича. Тот по походке признал Лебедушкина, подбежал, сияющий.
