-- А ты, Володька, -- неожиданно он повернулся ко мне, -- все пытаешься разгадать, для чего я живу?
Я аж опешил. Точно так, угадал старый пенек.
-- Старый вроде, слепой, да? Никому не нужный... Только жизнь у меня, я тебе скажу, как на ленте записана, вся в ярких цветах. Вот и прокручиваю ее -- и тем живу. А еще тем, что вылечиться надеюсь, человеком больно пожить хочется. Вот приду, скажем, в детдом или в школу и покажу себя детишкам, вот я какой. Ведь к ним все герои революции да войны ходят. Но не все же время детворе в войну играть? А я им открою себя и обязательно скажу, что сидит перед вами один из тех обсевков в поле, о которых мало кто из вас ведает. Глядите, дети, на меня да запоминайте, каким не должен быть человек, постигайте жизнь на моих ошибках, пока не поздно, пока жизнь ваша только свой яркий бутон завязывает. Не дайте ж ему сломаться... Бережно разматывайте свою ниточку до конца и не порвите ее...
-- Ты, никак, раскаиваешься? -- спросил тоже не спящий Казарин.
-- А ты чего, гордишься? -- взорвался на него старик.
-- Гордиться не горжусь, -- тоже повысил голос Казарин, -- а раскаиваться не собираюсь. Ни перед кем.
-- Ну и мудак, -- спокойно сказал на это старик.
-- А по зубам, деда? -- после паузы спросил глухо Казарин.
-- Молодых не надо портить, -- не слыша его, продолжал дед. -- В них еще зла нет, а ты коростой-злом оброс уже. На старости лет поймешь, да поздно будет...
-- Да я не доживу, -- хохотнул в темноте зло Казарин. -- Что ж землю коптить зазря?
-- Дурак... -- беззлобно заметил Альбатрос.
-- Не хрена меня учить, -- теперь уже его не слышал Казарин. -- Сами ученые. Больше не попадемся.
Вошел тут Сойкин, за ним -- санитар-осужденный.
-- Ну, загалдели! -- недовольно нам кричит. -- Прапора ходят, заткнитесь!
Примолкли все, и я примолк да так и не заметил, как покатился в сон...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Утром, после обхода врача ("скоро, скоро уже, жених"), Володька вместе со всеми споро заковылял, перебирая костылями, на прогулку. На белесой небесной лазури ликовало солнце, щебетали воробьи, и тихо, медленно умиротворялась после ночной тяжкой думы Володькина душа. Опахнуло терпким запахом сырой травы и дымком костра. Присел он у кустов малины, загляделся на березу, что ночью казалась тоскливой, а теперь -- прямо молодая цветистая невеста, хорохорилась на солнце, дышала его лучами, тихонько шелестя блекнущей листвой. Прилетел на колени Володьки опавший ее листок, первая осенняя бабочка...
