К началу
тридцатых отец состоял старшим пионервожатым в той самой 19-й школе — водил на
Пасху своих пионеров “топтать куличи” (существовала такая форма
идеологически-воспитательной работы) на паперть храма, стоявшего на краю
городского сада “Липки”, посаженного ссылавшимися в Саратов в 1813 году
французами — по аллеям “Липок” наверняка прогуливались едва ли не все названные
мною в этом сочинении люди (не считая жителей Польши), а из литературных героев
— Остап Бендер: в “Золотом теленке” одна из этих аллей названа “Бульваром
Молодых Дарований”; стоящий невдалеке “Храм Спаса на картошке” — это бывшая
церковь архиерейского подворья, обращенная при советской власти в планетарий.
В один
прекрасный день отца арестовали прямо в школе и после недолгого следствия,
сопровождавшегося сидением во Владимирском централе, приговорили — в составе
диверсионной группы, состоявшей из таких же, как он, юнцов, — к расстрелу за
якобы учиненный ими взрыв порохового склада. Диверсанты эти никакого склада,
конечно, не взрывали, но кой-какие грехи за ними водились. То была белевская
компания отца, развлекавшаяся разного рода проказами в духе Тома Сойера и Энди
Таккера. Чего стоил хотя бы увод дрезины, на которой чекисты, охранявшие мост
через Оку, приехали погостить на школьный вечер. За уводом последовало лихое
катание, завершившееся спуском дрезины под откос — более по неспособности
толком управиться с нею, чем по злому умыслу. Хороша была и операция по
умыканию из магазина потребкооперации (неумышленная рифма) семи — по числу
злоумышленников — деревянных лотков с белевской яблочной пастилой, вкуснейшей,
должен сказать, штукой, это такой рулет из вяленых яблок, переслоенных
пропитанной медом, кажется, мукой и запеченных, я его попробовал в свое время в
Белеве. Много чего было ими понаделано. Среди прочих подвигов числилось
проникновение со взломом в местный райком комсомола — отроки надумали в полном составе
поступить в одесскую мореходку (особенно картинно, эдаким Сильвером, смотрелся
бы на палубе отец, переболевший в детстве полиомиелитом и всю жизнь проходивший
на костылях), для чего, как они рассудили, необходимы рекомендации на
официальных бланках и с печатями. Вот эти-то бланки с печатями они из райкома и
попятили, забравшись по водосточной трубе на второй его этаж с незапертыми по
халатности комсомольского актива окнами. Из затеи с мореходкой ничего не вышло,
поскольку двое участников отчаянной шайки, посланных в Одессу для
рекогносцировки, так до моря и не добрались — один, по прозвищу Гвидон, мастер
на все руки, не знавший себе равных в умении обчистить прилавок магазина,
одновременно заговаривая продавщице зубы, попался в Курске на мелкой вокзальной
покраже, другой, утратив попутчика, заробел и вернулся назад. Тем не менее,
года через три отца одного из мальчишек арестовали совсем по другим делам, при
домашнем обыске обнаружились давно забытые бланки и печати, а все остальное
было делом чекистской техники, каковая и позволила бодро-весело раскрыть
преступление — действительно имевший место взрыв порохового склада. Спасло этих
детей лишь то, что родной брат моего деда тоже подвизался в ведомстве
Дзержинского—Менжинского и смог добиться нового, уже настоящего следствия.
(Отец рассказывал, что сидел в одной камере с бывшим адъютантом барона
Врангеля, огненно-рыжим человеком, состоявшим, еще до Врангеля, при Колчаке.
Лет через двадцать отец встретил его, уже совслужащего, на каком-то
межобластном совещании — они перемигнулись, как авгуры, но друг к другу не
подошли и беседовать не стали.) Под суд дети, конечно, попали. Суд был
открытый, показательный, с речами адвокатов и проводился в Белеве. За настоящие
их дела юношей приговорили к мелким срокам, но с учетом уже отсиженного
освободили прямо в зале суда. Зато из зала увели под конвоем весь штат того
самого магазина, воровавший куда размашистее юнцов и мелкую их покражу
скрывший.
