Такой же захолустный вид имели Хамовники. Они, писал М. Н. Загоскин, «во всех отношениях походят на самый дюжинный уездный городишко. Местами только вымощенные узенькие улицы, низенькие деревянные дома, пустыри, огороды, пять-шесть небольших каменных домов, столько же дворянских хором с обширными садами, сальный завод стеариновых свечей с вечной своей вонью, непроходимая грязь весной и осенью и одна только церковь, впрочем, довольно замечательная по своей древней архитектуре, вот все, что составляет эту прежде бывшую слободу»[23].
На окраинах города, таких, как Елохово, Лефортово, Пресня, Сущево, бродили в пыли домашние птицы, мальчишки сражались у заборов в бабки, а состоятельные обыватели посиживали летними вечерами у ворот в одних халатах и туфлях на босу ногу или в том же наряде отправлялись с полотенцем через плечо куда-нибудь на речку купаться.
Собаки с удовольствием облаивали редко проезжавшие экипажи, а в летнее время поутру и вечером, дружно мыча, проходили местные коровы.
Как рассказывал мемуарист, «с Егорьева дня (23 апреля) каждое утро бодро звучал в Плетешках рожок пастуха, и наша буренка, как будто дело было не в Москве, а в каком-нибудь Утешкине, присоединялась к стаду Чернавок и Красавок и пастух гнал их по тихим переулкам на большие луговины в извилинах Яузы, возле бывшего Слободского дворца или за садом бывшего загородного дворца Разумовских на Гороховом поле. Скот пасся там с весны до осени. На полдень коров пригоняли, точь-в-точь как в деревне, по домам и доили»[24]. Были и овцы, которые тоже ходили в стадо.
Зато Заяузье могло потягаться даже с каким-нибудь губернским городом средней руки. Его средоточием была Таганка, с площадью, кругом обставленной лавками. От площади расходились широкие, с богатыми домами, со множеством больших и красивых церквей боковые улицы, в особенности Большая Алексеевская — «одна из самых красивых московских улиц, хотя и очень малоизвестная и почти без всякого движения, начиная с сумерек..»[25].
В этом районе за высокими заборами помещались старообрядческие общины, куда доступ непосвященным был практически невозможен; и это придавало местности нечто таинственное. В домах изразцовые цветные лежанки, старинные образа и рукописные молитвы, пустые стены, соломенные плетенки между рам, чтобы с улицы не заглянули; чисто вымытые, струганные, мытые с белой глиной, по-старинному, полы; запах воска и сухих трав, — свой мир с оригинальной физиономией.
