Фашист Паша промолчал.
– Потом попробуем, – пообещал Саныч. – Со льдом уже. Вообще, я гляжу, с фашистом лучше на рыбалку не ходить – ничего не наловишь – рыба вонь даже из-под воды чует, в глубину прячется. С фашистом хорошо раков ловить, они любят, чтоб потухлее. А куда эту шантрапень девать не знаю, ни ухи из нее, ни жарехи, стыдно домой возвращаться, Ковалец задразнит, собака злая… Что с такой рыбой делать…
– Засушить, может? – предложил я. – А потом в муку перемолоть…
Я что-то про рыбную муку слышал, вот и предложил.
– Не знаю, – Саныч поморщился. – Чего тут сушить, сплошной малек, шибздицы, чешуи больше, чем мяса… Зря только мерзли. Из-за тебя все, сволочь…
Он пихнул Пашу ногой. Тот сидел на земле, уже не дрожал, только пар изо рта выпускал. Странно, ни у меня, ни у Саныча пар не шел, только у этого.
– Все настроение испортилось, – Саныч пнул уже вершу. – Хоть домой не возвращайся, честное слово…
Из верши вялой колышущейся массой выдавливались рыбешки, обильная золотая каша. Наверное, караси, молодь или мелочь, не знаю, как правильно называется. Ведра два, или больше, ярко золотая, осенью таких новых красок и не встретишь, листва хоть и желтая, а все равно тусклая и неживая, а под водой, оказывается, есть.
Гад начал вдруг собирать рыбу, золото проскакивало между пальцами и расспрыгивалось по жухлой траве, золотые рыбки и красная крупная рябина, прелая коричневая трава.
Глава 3
– Фанера, ты чего тут сидишь, а? – сварливо осведомился Ковалец.
– Не видишь разве? – Саныч зевнул. – Дурня дожидаемся…
– А, ясно. А там тебя корреспондент, между прочим, ищет. Фотографировать хочет.
Ковалец кивнул в сторону штаба.
– Пусть вон Митьку сфотографирует, – Саныч ткнул меня в бок.
– Зачем ? – не понял Ковалец. – Герой-то у нас ты. Вот когда он героем станет, то и его сфотографируют.
Ковалец подмигнул мне.
– А какая разница? – пожал плечами Саныч. – Все равно никто ведь не знает, как я выгляжу.
– Как это какая разница?! Это же документ эпохи! В штабе не дураки сидят, сказано сняться так и иди, снимайся!
– А давай ты за меня сфотографируешься, – предложил Саныч. – А что? Ты же, наверное, тоже готовился. Сапоги, гляжу, почистил, прическу причесал. Вот и давай, разрешаю. Я не обижусь, честное слово!
Ковалец начал злиться. Он быстро злиться начинает, раньше работал плотогоном, любит поорать, умеет, а матерится так, что неосторожные комары замертво падают еще на подлете. Только на Саныча ори не ори, матерись не матерись, его не пробить, он как трактор, как танк даже, знай, зевает.
