Девушки, работавшие на второй лобогрейке, скосили тоже четыре с половиной… Но они начали работать после завтрака!
Хотя Павел Иванович и дочитал весь список до конца, но все еще молча смотрел на него. Вот оно, значит, как получилось! Думалось, все идет хорошо… Чего бы сейчас не дал Павел Иванович, чтобы и у него с Сергеем были записаны не четыре с половиной гектара, а пять. Хотя бы норма! Но что поделаешь?
— У-жи-нать! Иди-те ужи-нать! — донесся голос тети Груни. — Кондёр остынет!
Повторять приглашение не пришлось.
Во время ужина бригадир Лукьян Кондратьевич Семкин предупредил, что у него есть объявление, и попросил не расходиться. А когда чашки у всех опустели и начался оживленный разговор, Лукьян Кондратьевич постучал ложкой по алюминиевой чашке и, поднявшись со скамьи, сказал:
— Товарищи, минутку внимания! Сейчас Аня Селина проведет политинформацию.
Аня придвинула к себе фонарь, развернула газету и стала читать.
Читала она негромко, но если бы читала даже шепотом, то ее все равно слышали бы, потому что каждый, как только она произнесла слова: «от Советского Информбюро», забыв обо всем и затаив дыхание, старался не пропустить ни одного слова.
В сводке сообщалось, что вчера наши войска, продолжая наступление, преодолевая сильное сопротивление отступающего врага и отбивая его контратаки, продвинулись вперед и заняли ряд населенных пунктов. Что за истекшие сутки уничтожено семьдесят два танка противника, сбито в воздушных боях и зенитной артиллерией более ста вражеских самолетов. Противник потерял несколько тысяч убитыми и ранеными, двенадцать тысяч солдат и офицеров взято в плен. Наступление наших войск продолжается.
Едва Аня дочитала сводку, все громко захлопали.
И когда аплодисменты утихли, Аня сказала:
— Товарищи, среди нас находится учитель Павел Иванович Храбрецов. Он бывший фронтовик, офицер Советской Армии. Участвовал во многих боях с гитлеровскими фашистами. Давайте попросим Павла Ивановича рассказать что-нибудь из фронтовой жизни.
Снова захлопали в ладоши.
Павел Иванович поднялся:
— Я бы с удовольствием рассказал, но… как-то сразу, даже не знаю о чем.
— О боях, — подсказал чей-то мальчишеский голос.
— Павел Иванович, а там… страшно? — тихо спросил Костя Жадов.
Павел Иванович помолчал.
— Страшно. Даже очень. Жить-то ведь каждому хочется. Но, между прочим, страшно только сначала. Потом это чувство проходит. Может быть, притупляется. Когда увидишь — упал один твой товарищ, другой стонет, а на тебя ползут чужие танки, а за ними бегут автоматчики, бегут по твоей земле, и знаешь — бегут, чтоб убить тебя, забываешь обо всем и живешь только чувством ненависти, желанием бить без промаха… Вот даю слово, в это время ничего не страшно.
