Нико осторожно высвободился, поднялся тихо, стараясь не шуметь, и прошел в кухню. Кухня была огромная, светлая, но почему-то Нико не покидало ощущение, что эта кухня — только декорация. Тут редко бывают. И этой замечательной джезвой почти никогда не пользуются. Впрочем, и электрическим чайником — тоже…
«Глупые мысли в глупой голове, — усмехнулся он. — Она современная девушка. Ей не до глупостей. Вот выйдет замуж и станет жить кухонными проблемами. Киндер, кирхе, кухен, все будет…»
Он нашел кофе, размолол коричневые зерна в ручной мельнице — с наслаждением вдохнул аромат, потом сварил его — надеясь, что Елизавета проснется от волшебного запаха.
Но — она спала, он заглянул в спальню и тихонечко прикрыл дверь.
Пусть спит.
Во сне она была еще прелестнее, еще загадочнее — даже дышала она особенно, едва слышно, так, что казалось — она и не дышит совсем.
И — он снова ощутил смутную тревогу и недовольство собой.
Он долго пил кофе — на балконе, в кресле, любуясь шпилями Староместской мостовой башни, которые были видны отсюда, и думал о том, что даже хорошо, что она спит — он сам отправится на прогулку и вернется к вечеру уставший, но довольный, вкусивший свободы, — он уже даже придумал, куда пойдет, только надо было позвонить, чтобы узнать, как там дела, на далекой родине.
Впервые за эти дни его совершенно не заботили неприятности, оставшиеся там, они действительно остались далеко, и он тихо рассмеялся.
«Глупые люди, — подумал он. — Глупые люди, не понимающие собственной никчемности и того, что его взору открыто большее».
Ему дано большее. Он может позволить себе быть дерзким. В отличие от них. Им, трусливым глупцам, не дано того, чем сейчас владеет он. Если — как сказала та старая гусыня: «Вас накажет Бог», — то почему сейчас он так счастлив? Где оно, это наказание?
И почему-то ему вдруг увиделось старое еврейское кладбище, и все происходившее с ним там, в Москве, сейчас казалось лишь нагромождением событий, как надгробий на кладбище, бессмысленным, нелогичным, тусклым, пугающим, — и люди, оставшиеся там, тоже были такими же надгробиями, и — то, что он оттуда вырвался, казалось ему теперь несомненной удачей.
«Нет, я позвоню потом, когда вернусь, — решил он и поднялся. — В конце концов, не стоит портить такое волшебное утро. Испортить себе настроение я успею всегда…»
Он бродил по городу долго, наслаждался свободой — зачем-то снова зашел на еврейское кладбище, даже нашел там могилу рабби Лева, творца Голема, Махараля из Праги, долго стоял перед ней, и — в тишине ему вдруг послышалось чье-то дыхание, показалось, что он здесь не один, кто-то рядом, совсем рядом, за его спиной. Он ощутил слабость в ногах, ему стало жутко — он резко оглянулся.
