— Мне жаль, что тебя здесь не было, Мэри, — приглушенно пробормотал он, уткнувшись губами ей в щеку.
— Мне тоже жаль. Но теперь все в порядке, Тим, теперь я здесь, и ты знаешь: я всегда буду здесь с тобой, все свое свободное время. Мне нравится жить с тобой здесь больше всего на свете. Ты тосковал по маме, да?
Руки у нее на шее сомкнулись крепче.
— Да. Ох, Мэри, так тяжело понимать, что она никогда больше не вернется! Я иногда забываю, а потом снова вспоминаю, и я ужасно, ужасно хочу, чтобы она вернулась, но знаю, что уже никогда больше ее не увижу, и в голове все путается. Но я очень хочу, чтобы мама вернулась, я страшно хочу, чтобы она вернулась!
— Знаю, знаю… Но со временем тебе станет легче, дорогой мой. Боль не всегда будет такой острой, она утихнет мало-помалу. Мама будет уходить от тебя все дальше и дальше, и постепенно ты привыкнешь жить без нее, и тебе будет уже не так больно.
— Но мне больно, когда я плачу, Мэри! Мне страшно больно, и боль не проходит!
— Да, я знаю. Мне тоже бывает больно. Такое ощущение, будто из груди вырезали огромный кусок, правда?
— Точно, именно такое ощущение! — Он неловко спустил руки к ней на спину. — О, Мэри, я так рад, что ты здесь! Ты всегда знаешь, что на что похоже, и можешь рассказать, и тогда мне становится лучше. Без тебя здесь было ужасно!
Мышцы ноги, тесно прижатой к краю кровати, свело судорогой, и Мэри вывернулась из объятий.
— Теперь я здесь, Тим, и буду здесь все выходные. Потом мы все вернемся в Сидней, я не оставлю тебя тут одного. А теперь повернись на бок и спи, прошу тебя: завтра у нас много работы в саду.
Он послушно повернулся на бок.
— Спокойной ночи, Мэри. Ты мне нравишься. Ты мне нравишься больше всех, кроме одного только папы теперь.
Рон заварил чай и нарезал тминного кекса. Они сели за кухонный стол друг напротив друга. Хотя Мэри не видела Рона до смерти Эсме, она интуитивно понимала, что он постарел и усох за последнюю неделю. Рука, подносившая чашку ко рту, дрожала, и лицо хранило безжизненное выражение. В нем появилась некая прозрачность, свидетельствующая об угасании духа и воли. Мэри потянулась через стол и накрыла ладонью руку Рона.
— Как же тяжело, наверное, вам было скрывать свое горе, но при этом видеть горе Тима. Ах, Рон, если бы только я могла чем-нибудь помочь! Ну почему люди умирают?
Он покачал головой.
— Не знаю. Это самый трудный вопрос из всех существующих. Я никогда не находил на него удовлетворительного ответа. Жестоко со стороны Бога сотворять нас по Своему образу и подобию, наделяя способностью любить, давать нам любимых, чтобы мы любили, а потом отнимать их у нас. Ему следовало бы придумать что-нибудь получше, вам не кажется? Я знаю, все мы не ангелы, и для Него мы — жалкие черви, но большинство из нас старается изо всех сил, большинство из нас не так уж и плохи. Почему же нам приходится так страдать? Это тяжело, Мэри, невыносимо тяжело.
