Если на то пошло, то я тоже писать умею, а не только тряпкой махать. У меня, в принципе, всегда выбор — между уборкой и творчеством. Времени ни на что не хватает, мечешься беспрестанно. Это та, как сама признается, очутилась в безвременье, оттого у нее из-под пера одни химеры выходят. В отсутствие жизни и смерти наблюдает за пауками. Это — пожалуйста, не мое в конце концов дело, да только мальчика жалко, а тут еще и младенец, непонятно от какой матери, появился. Все у нее запутано, недосказано. Ерунда! На все есть причины и следствия. Надо только уметь считывать. Впрочем, человек действия, не шарахающийся от жизни, не станет заморачиваться видениями. Вот и я — пишу лишь о том, что действительно происходит. Этого более чем достаточно. Я, кстати, одну историю записала, которая у нас в сквере случилась. Там и объяснять ничего не надо, было как было, вы сами увидите.
Убийство на Риджент-сквер
Окна моей квартиры выходят в центре огромного города на маленький сквер, обсаженный вековыми платанами. В кронах этих деревьев, притулившись к ветвям, сидят белки. Хотя это не совсем так. Сидят белки редко, такая у них натура, обычно они снуют причудливыми зигзагами, перепрятывая с места на место нечеловеческим трудом нажитое добро. Какие они все-таки подозрительные, даже странно. Как будто мы, жители вокруг сквера, только того и ждем, чтобы броситься откапывать их сокровища. Вот белки и мечутся, заметая следы, с чем-то таким в желтых зубах — то с орехом, то с куском копченого сала, то с прошлогодним лежалым яблоком, а то и с дырявым носком, спавшим с чьей-то ноги от износа. Впрочем, с дырявым носком они как раз и не мечутся, а сразу же волокут в утильсырье вместе с бутылками, банками, пластмассовыми треугольниками из-под сэндвичей и газетами «Ивнинг стандард», зафигаченными под лавку, подаренную нашему скверу миссис Хамильтон в память о ее умершем муже, которого она сама и сгноила.
На вырученные деньги белки гурьбой закатываются в паб, где надираются до потери пульса, и потом, совершенно бухие, валяются враскорячку — мордой набок, лапками в стороны — на стриженой колючей траве, в общем-то ничем в это время не озабоченные. В бреду похмелья белки теряют свойственную им бдительность, и тогда чужие белки, гастролеры из соседних парков и скверов, начинают тащить нажитое нашими белками добро прямо у них из-под носа. Эта традиция стара как мир, и наши белки о ней знают и мирятся с ней. И с этим миром в душе им очень хлопотно жить. Окончательно протрезвев, наши белки начинают подкарауливать тех, других белок — ведь должны же и те рано или поздно пойти оттянуться в паб, что, впрочем, и происходит. И тогда мы видим, как наши белки прут на себе перенаграбленное, потому что призрак великого голода застит им глаза, хотя всем известно, что в этом треклятом городе сколько уж лет не подыхают с голоду, а умирают совсем от другого. И имя «другого» — смерть.
