Блестящее одиночество - Людмила Николаевна Пятигорская

Едва просочившись сквозь пелену сна, я, таинственным образом опережая перцепцию, еще не протерев глаза и не навострив уши, уже начинаю различать шорох созидания — взаимное копошение созидаемого и созидающих. Этот обоюдный процесс нарастает, точно предгрозовой гул, накатывается, плотнеет, пока, наконец, раздавленный собственной массой, не обрывается шквальным дождем, рассыпаясь на мириады чего-то плохо определимого, в своем назначении непостижимого, что тем не менее тут же плавится, клеится — получись из того бетономешалка, пила или еще не облаченный в форму, но уже куда-то несущийся поток нейтронов, готовый подхватить вас и увлечь за собой в качестве рабочих рук, голов или чего угодно, пригодного к употреблению. И за всем этим лязгом и скрежетом я не могу различить тихого беспечного умирания, которое тает в критических температурах и сверхскоростях, в едином вдохновенном порыве человеческого и вочеловечиваемого. Мне дарят бессмертие, с которым мне совершенно нечего делать. Я просыпаюсь.

А созидают в последнее время практически все — лозунги, пиво, войну, поэзию, чайники, вездеходы. За исключением разве что стройматериалов, которые не созидаются, а где-то крадутся. По мнению специалистов, со стройматериалами так выходит дешевле и с меньшими человекозатратами.

Разумеется, я бы предпочитала просыпаться в любое — пусть самое неудобное для меня — время, когда процесс созидания по планете уже завершен. Но это — пустые мечтания, по причине так называемых «часовых поясов». Раньше считалось, что часовые пояса — суть следствие овалообразного строения нашей земли, но увы. Они, как недавно открыли ученые, есть плод ума, чистый фантом, навязанный для того, чтобы, когда у одного сталевара или поэта по одну сторону океанов опускаются руки и опадает на грудь голова, другой стихотворец и металлург по другую сторону водных массивов немедленно хватался бы за ухват и перо, то есть чтобы процесс созидания, не дай Бог, не был приторможен.

Поэтому, когда чьи-то сердца перестают биться, этот переход к тишине зачастую бывает неслышим, а когда рождается человек — его появление проходит не особо замеченным даже для самой роженицы, так как последняя, не приходя в сознание, возвращается к месту службы, где сослуживцы, образно говоря, уже ломятся в ее закрытую дверь.

Оба этих события — как рождение, так и смерть — являются нежелательной остановкой, чем-то вынужденно отвлекающим от главного. Поэтому покойников (а куда же деваться?) хоронят с нескрываемым чувством стыда и досады, впопыхах, зарывая в рекордные сроки и минуя весь антураж, до сих пор считавшийся неминуемым. Малых детей отдают немедля в чужие, ни к чему не пригодные руки, которые только и могут, что пеленать ребенка, кормить его из бутылочки да позволять хватать свои задубевшие пальцы сморщенными трепещущими ручонками. Чего-нибудь сверх этой программы ожидать не приходится. Так мы рождаемся и умираем. Я просыпаюсь.