Вероятно, он держал нас за идиотов.
— Завтра Наташа не выйдет на работу. До свидания, Дениз.
— Подожди! Сейчас попробую выяснить…
— Жду…
Телефон снова зазвонил. Я снял трубку и услышал голос Шермин.
— Все в порядке, — сказала она.
— Сколько?
Шермин назвала цифру.
— Это смешно, — сказал я.
Сумма, названная сестрой Дениза, была неприлично мала. За комершел здесь платили в десять раз больше.
— Это не смешно, — возразила Шермин. — Много людей в Турции не зарабатывает таких денег и за год.
— Когда разбогатею, буду им подкидывать на орехи…
В трубке некоторое время молчали. Наконец Шермин сказала:
— Сумма, которую получит Наташа, такова, хотите вы того или нет. Мы вычли, как со всех, свои 20 %.
— Шермин, завтра Наташа не войдет в кадр, пока сам продюсер не назовет ей сумму перечисленного гонорара за съемку.
— Этого делать нельзя! — взвилась Шермин, словно я собирался отрезать ей палец. — У нас так не принято!
— Привыкайте, суки, русские идут! — пробормотал я и бросил трубку.
Накипело…
Не успел опомниться, как телефон зазвонил опять.
— С вами говорят из киностудии «Альфа-фильм». Мы видели вас в музыкальном клипе певицы Эмель и хотели бы предложить работу.
С трудом сдержался, чтобы тут же не сделать сальто назад, или даже не выпрыгнуть в распахнутую форточку способом фезбери-флоп.[21] Только актер может оценить мое душевное состояние. Столько времени без любимого дела, которым готов заниматься где угодно, с кем угодно и сколько угодно… Хоть бесплатно или доплачивая, в конце концов!
Но слишком много пустых, не вылившихся ни во что разговоров было позади. И слишком много шуток выкидывала судьба, когда начинал преждевременно раздавать автографы. И я сдержался. Только немножко стал выше ростом.
Клип, о котором шла речь, появился на экране несколько дней назад и сразу привлек внимание. Никто из нас — ни Наташа, ни я, ни Маруся — не ожидал, что его увидит вся Турция.
Нас направило крохотное рекламное агентство. Заплатило три копейки — по копейке каждому — и пообещало, что работа займет полчаса. А закинули куда-то под Гель-Гью, продержали до ночи и настаивали, чтобы мы в родной одежде купались в османской грязи Зурбагана, распевая задорную песню Эмель…[22]
По этой причине весь божий день мы вели себя, как будто каждый накануне получил статуэтку Оскара. А Маруся, так даже две. Мы без конца объявляли перекуры, требовали горячий кофе в постель, журили режиссера за «кровожадность» и подсказывали оператору, каким глазом смотреть в объектив. Словом, давали понять, что в России тоже кое-чему учат, а нас троих давно пора знать в лицо…
