Познакомились.
— Вы моряк, Жан?
— О, нет, что вы — архитектор! Он махнул рукой, словно речь шла не о проектировании домов, а об уборке мусора… — Море хобби. Не могу подолгу сидеть на суше.
— Как же здорово, наверное, каждое утро просыпаться в пути, мгновенно забывая о том, что было… — не удержался я. — Чтобы лишь компас давал надежду, что где-то впереди земля. Заходить в порты, ночи напролет бродить по забытым зыбким улочкам, уходящим из-под ног. Вглядываться в темные окна и считать звезды в проемах между крышами… По-хорошему завидую вам!
— Это романтика, Никита, — засмеялся Жан. — Жизнь жестче. Если мы подружимся, покажу тебе, какое море на самом деле…
— Хочешь посмотреть картины? — вдруг спросил он.
Сели в машину и рванули к Таксиму.[17] Там некоторое время блуждали по переулкам, помнящим, вероятно, еще русских времен белой эмиграции.
— Сюда, — сказал Жан, пропуская в неосвещенный подъезд.
Пахнуло сыростью. Лифта не было.
— Нам на самый верх. На крыше была оранжерея. Ее перестроили в студию. Теперь ее снимаю я. Это еще одно хобби.
— Ты рисуешь?
— Не совсем… Правильнее сказать — спонсирую. Сейчас увидишь.
Мы приникли к древней двери. Жан прислушался, постучал.
За дверью клацнули ключами.
Кто-то желчно пожелал человечеству поджариться в аду…
Наконец из-за двери возник человек-стержень с бледным бородатым лицом восставшего из гроба копьеносца времен Великих Монголов.
Глаза в темноте светились.
Заляпанный краской халат мешком висел на том, что после нескольких миллионов дополнительных калорий возможно было бы назвать телом.
К пяткам прилипли пляжные шлепанцы.
В потной руке связка допотопных ключей.
«Этот Стержень, пожалуй, не пишет картины, а заказывает в преисподней…» — подумал я.
— Мерхаба,[18] — по-турецки поздоровался он.
— Физкульт-привет! — ответил я, наблюдая, как брови у него как будто привстали на цыпочки.
— Земляк? — выдохнул Стержень, словно к нему в гости наведался сам снежный человек. — Очень рад!
Вдоль стен читалась зачехленная мебель.
Винтовая лестница вела наверх.
Окно занимало всю стену.
У окна стояли два кресла и стол с пустой бутылкой посередине.
Из бутылки торчала кисточка.
Пепельница была полна окурков и напоминала вскрытый череп курильщика.
Из кресла вскочил второй художник. Он был лохматый и рыжий.
Познакомились.
Я подошел к окну.
Солнце недавно зашло, и небо над городом еще светилось. На крыше соседнего дома, до которой, казалось, можно дотронуться, скучали чайки. Их было много, и они давали понять, что море рядом.
