Улавливалось нечто презрительно-жестокое и внушающе-жесткое в удивительной красоте этого человека. Вырваться из-под власти его привлекательности и гипнотизирующего взгляда было бы трудно даже в том случае, если бы он явился в этот дом с миссией палача.
— Так, говорят, что вы храбры, ротмистр, до дерзости храбры, — с каким-то легким укором произнес генерал.
— Как и положено быть даурскому казаку, — с какой-то грустноватой усталостью в голосе объяснил князь.
Длинная драгунская сабля у ноги гиганта была похожа на неудачно прикрепленный кинжал. А двадцатизарядный маузер в грубо сшитой кожаной кобуре он носил на германский манер — на животе, только не слева, а справа; да и шитая на заказ фуражка с высокой тульей тоже напоминала фуражку германского офицера.
Атаман уже собирался съязвить по этому поводу, потребовав, чтобы ротмистр его белой Добровольческой армии придерживался установленной формы одежды, но вспомнив, что Курбатов — один из активнейших штурмовиков «Российского фашистского союза», запнулся на полуслове. Подражание эсэсовцам в этом «Союзе» было делом заурядным. В свое время главком пытался пресечь этот «разгильдяйский манер» и потребовать раз и навсегда… Но поднаторевший на политике и геббельсовской пропаганде Родзаевский сумел умерить его командный пыл одной-единствениой фразой: «Зато какое раздражение это вызывает у японских чинов! Диктовать нам, какую форму носить, они не могут, однако же и мириться с нашим пангерманизмом тоже не желают, несмотря на то, что с германцами пребывают в союзниках».
И нижегородский фюрер был прав. Поначалу япошки совсем озверели. Этих недоношенных самураев из Квантунской армии до глубины души возмущало, что содержавшиеся на их средства белогвардейские офицеры, которые в будущем должны составить костяк военной администрации Страны Даурии, находящейся под протекцией «императора Великой Азии», слишком демонстративно тянулись ко всему германскому или, в крайнем случае, предпочитали следовать традициям русской императорской армии; что русские казаки с презрением, а то и насмешкой, отвергают все японское: от военно-полевой формы одежды, которую считали нелепой и срамной, да японских винтовок, которые считались неметкими и капризными, а потому слишком ненадежными, до святая святых всякого самурая — японских обычаев и традиций.
Но именно то, что в этих вопросах — хотя бы в этих — его казаки умудрились выстоять перед натиском квантунцев, как раз любо было их генерал-атаману. Причем Семенов прекрасно понимал, что наиболее стойкими по отношению и к просамурайской, и к прокоммунистической пропаганде представали именно они — штурмовики «Российского фашистского союза», а потому, при всем своем недоверии к «нижегородскому фюреру» Родзаевскому, к эсэс-казакам его относился с должным почтением.
