Каланча раздраженно топнул ногой:
— Хватит ржать, цирк затеял! Чего заливаешься, ломаешь из себя? Заглохни, а то… — и он поднял руку, готовый дать команду к расправе. Кольцо совсем сомкнулось вокруг двух ребят. Они почувствовали учащенное дыхание беспризорников, увидели их злые взгляды, сжатые кулаки.
Генка втянул голову в плечи в ожидании удара, готовый кричать о помощи. Глаза Кольки сощурились, а губы застыли в улыбке. Он не собирался склонять головы, он будет драться, пока хватит сил. И все же он прекрасно понимал: Они с Генкой в руках у Каланчи.
Каланча не торопился. Ему захотелось растянуть удовольствие, поиграть с пленниками — все равно никуда не уйдут.
Глядя на него, Колька сказал:
— Умора, ей-бо, умора. Сам подумай, Каланча. До сих пор все, — он широким жестом повел кругом, — уважали тебя за смелость. А теперь? Э-э-э…
Каланча вызывающе выпятил грудь, блеснул глазами. Казалось, кинется он сейчас на Кольку и разделается с ним за презрительное «э-э-э». Но ничего подобного не произошло.
— Легче, парень, костей не соберешь, — глухо сказал он. — Говори, что обо мне болтают.
Колька огляделся и продолжал:
— Провались я на этом месте. Разве по правилам — целой оравой напали на Генку? Смех один. И Поддубный не выдержал бы. Кто же за это уважать станет?
Каланча протяжно вздохнул:
— Ишь, какой лыцарь, вон ты куда загнул. — Он угрожающе придвинулся к Кольке.
— Лыцарь, лыцарь. Заступничек нашелся! — Сипло выкрикнул мальчуган с плутоватыми глазами, в длинном пиджаке и сильно толкнул в бок Генку: — Держи для начала.
Раздался общий одобрительный гул.
— Н-но, ты, — попятился Генка, озираясь, как затравленный заяц, — не очень-то! Да-да, не очень-то…
— Не тронь его, — властно вмешался Колька и обратился к Каланче:
— Довольно! Скажи, чтоб не задирали… Да ты не усмехайся, Каланча, — голос Кольки постепенно крепчал. Чего усмехаешься? Чего кривишь рот? Вас еще надо проучить, если хочешь знать.
Каланча искренне удивился Кольке. По натуре смелый, он уважал это качество в других.
— Парень, на кого ты полез? Кого стращаешь?
— Да чего мне стращать — вас десять, а нас двое. Ты лучше скажи, кого трогаете. Знаешь, кого? Ну, говори. Молчишь? Сына музыканта, который играл для красных бойцов. Нет, ты слушай, Каланча, не маши руками. Ты знаешь, музыкант совсем больной был, а играл для красноармейцев. Лоб весь в поту, щеки красные, а он свое делает, смычком водит. Он не пожалел себя для них, а вы?
Каланча, как и все беспризорники, озадаченный таким горячим выступлением, молчал.
