— А ну, пшел отсель, лентяй толстозадый! Будет он на меня фыркать, — прикрикнула она, топнув ножкой.
Конь отпрянул, как черт от ладана. Кузьмич, довольно крякнув, перегнулся через ограду (что б лучше слышать разговор). Нет большей радости, чем наблюдать чужие скандалы — свои-то не больно веселы.
Ну, и как, Яков Степаныч, это называется?! — всплеснула руками казачка. — Шутка, что ль, аль надсмешка какая?!
— Ты о чем, кака надсмешка?
— А что это, по-твоему, подарок мне, что ль?!
— Не пойму я, о чем ты.
— Вы посмотрите, не поймет он! Кого ты ко мне на постой определил? Отвечай!
Атаман замешкался, вспоминая.
— Кого, я тя спрашиваю?! — грозно повторила женщина.
— Раненых.
— Каких раненых?
— Двоих, вроде бы.
— Каких, я тя спрашиваю?!
— Тяжелых.
— А я у тя каких просила?
— Тяжелых и просила… вроде бы.
— Ты издеваешься, что ль, али как? А молодого офицера у тебя кто просил? Можа, бабка Маланья?!
Последняя уже семенила к вышке, размахивая сучковатой клюкой (помяни лихо). Гнедой снова зафыркал, раздувая ноздри. Кузьмич еще сильней перегнулся через ограду (скандал занимался любопытный — Степаныч что-то затейно напутал).
— А ну, пшел отсель, дармоед брюхастый! — замахнулась на коня старушка. — Будет он на меня фыркать!
Надежда злобно поджала губы.
— Вот мы щас ее и спросим.
— А я щас сама кой-чего спрошу, — доковыляв, зашипела бабка. — Ты мне кого на постой определил, а?
Вслед за хозяйкой примчалась и вредная собака Дуська, рыжая сука, наполовину кавказских кровей. Мать ее — огромная кавказская овчарка — была привезена казаками из дальних горных походов, а вот в батьки записался местный пустобрех, который в росте уступал даже крупным станичным кошкам. Что интересно, от матери Дуська не унаследовала ничего.
Атаман почесал вместо головы папаху.
— Кхе, кхе. Раненых я тебе определил, кого ж еще.
— Каких раненых?
— Не помню ужо.
— А ты вспоминай! — Маланья копьем воткнула палку в землю. Дуська возмущенно тявкнула. — Вспомнил?! Я у тя лежачих просила, понимаш ты — лежачих! Что б поспокойней было. А ты мне каких послал, а?
— Каких?
— А я те скажу каких: у одного палец отстрелен, у другого — ухо. Это, по-твоему, лежачие? Они уж там песни орут — стеклы лопаются. Прикажешь до утра мне эту радость слушать?!
Дуська забрехала с такой яростью, что складывалось ощущение, будто гостей поселили не в хозяйскую хату, а в ее скособоченную конуру.
Кузьмич раскис от удовольствия: атамана облаяли самым натуральным образом. И поделом: не будет из себя енерала строить.
