— А мы и не ссоримся, — Саша усилием воли расслабил окаменевшие мышцы лица. Действительно, что это он с детьми воюет. — Я пас.
— Да, у каждого своя история, — Давид повел плечами, точно ему вдруг стало зябко. Кадык с торчащим пучком волос дернулся. — Но не каждая история стоит того, чтобы ее рассказывать. Некоторых вещей лучше не касаться, оставить их, как есть. Вист.
— Грехи наши тяжкие. Как отмаливать будем? — Саша бросил карты и встал. — Ладно, мне что-то расхотелось играть. После обеда допишем пулю.
Он ушел с палубы в музыкальный салон, забрался на свои нары и собрался вздремнуть. Но только он сомкнул глаза, как прибежал Генрих и стал нещадно его теребить.
— Саша, вставай! Идем скорее! Там на палубе! — Генрих частил, срываясь на крик.
— Что такое? — Саша сел и принялся вытряхивать из волос солому.
— Они его убьют! — вскрикнул Генрих, увидев, что Саша неторопливо приводит себя в порядок. Солома лезла из дырок в тюфяке. Стоило человеку прилечь, как он оказывался с ног до головы покрыт соломенной трухой.
— Убьют? Кого? — не понял Саша.
— Да капо этого! Там какая-то баба узнала лагерного капо и как закричит! Народ собрался, бьют его. Как бы за борт не выкинули! — объяснил Генрих.
— А нам-то что до этого? — зевнул Саша. — Подумаешь…
— Но так же нельзя, — из Генриха точно выпустили воздух. Он посмотрел на Сашу глазами застигнутого над лужицей щенка. — Это дикость! Варварство! Мы же евреи, Саша, так нельзя!
— М-да, а ведь верно, — задумчиво протянул Саша и, приняв решение, встал: — Ладно, пошли.
На баке, под рубкой, плотным кольцом стояли люди. Казалось, что все разговаривают одновременно. Разобрать в общем гаме хоть что-то Саша не смог. Таща за собой Генриха, он вломился в толпу. Расталкивая, награждая затрещинами, протискиваясь. С трудом пробравшись сквозь толпу, Саша увидел, что у рубки, прижавшись спиной к переборке, стоит человек. Человек смотрел исподлобья взглядом затравленного зверька. Он был весь растрепан, рубашка свисала клочьями, а под глазом наливался свежий синяк. Перед ним бесновалась — другого слова не подобрать, какая-то женщина. Она то отворачивалась, раскачиваясь и открывая рот, то что-то бессвязно крича, принималась наскакивать на прижавшегося к стенке. Генрих заметил, что волосы у женщины давно не мыты, а за ушами чернеет грязь.
— Так, а ну тихо! — попытался урезонить женщину Саша. Безрезультатно — она даже не заметила, что к ней кто-то обращается. Тогда Саша схватил ее за руку, развернул к себе и отвесил пощечину. Вопли как отрезало. Стоявшие вокруг люди одновременно вздохнули. У Генриха по коже поползли мурашки — глянув назад, ему показалось, что на него смотрят не отдельные люди, а какое-то многоликое, многорукое и многоногое существо.
