— А что было потом?
— Продал их кто-то, — Павел Ильич пожал плечами.
— Да что ты врешь, — истерично взвизгнула Дуся. — «Кто-то», как же! Прасковья, сучка, продала. Выследила, донесла и со своим муженьком потом из хаты Запорожца добро вывозила на площадке.
— Запорожца тоже… того. Вместе с семьей, — Павел Ильич склонил голову. — За то, что помог.
— Это какая Прасковья? У которой муж биндюжник?
— Она самая. Она тут многих евреев продала. Рыскала повсюду, нос свой в каждую щель совала. Что подозрительное найдет — тут же немцам бежит докладывать. А они ей премию — тысячу рублей, корову. Да еще вещи разрешат взять…
— И что с ней теперь? Сидит? — спросил Саша.
— Да куда там, — Павел Ильич махнул рукой. — Не до нее властям.
— А вы ходили? Писали?
— Да как-то… — Павел Ильич смешался.
— А вещи, может, что из вещей осталось? — Саше вдруг захотелось взять что-то на память.
— Да мы это… — Павел Ильич смешался еще больше. — Мы же думали, что твои все сгинули. А ты на войне, откуда тоже не вдруг вернешься. Так вещи разобрали, которые нуждающие…
— Ясно, — процедил Саша и встал. — Ладно, пойду я. Будьте здоровы.
— Да куда ты на ночь глядя? — всполошилась тетя Дуся, хотя до ночи было еще далеко.
— Да, парень, ты, это… оставайся, — подал голос сидящий в углу новый жилец. Все время, пока шел разговор, он сидел тише мыши и прятал глаза. — Можешь у меня переночевать. Нешто мы без понятия?
— Спасибо за все, но я пойду, — Саша распрощался, твердо отказываясь от вялых попыток остановить его. Было видно, что соседям неловко, неудобно, но они рады, что он уходит. — Вот, теть Дусь, я своим вез, — Саша вывернул сидор. На стол посыпались завернутые в бумагу куски мыла, шоколадки, консервы. — Угощайтесь, чем бог послал. Помяните, как положено.
— Так оставайся, вместе помянем, — засуетились соседи. Но Саша развернулся и вышел.
Переночевав на вокзале, Саша с утра пошел на Владимирскую, в НКВД. НКВД — грозная сила, беспощадная к врагам. Так, во всяком случае, думал Саша, хоть и недолюбливал «особистов», как и все фронтовики. У него приняли заявление и пообещали разобраться. Больше в Киеве делать было нечего и в тот же день Саша, отметившись у коменданта, уже ехал на фронт.
— Я по-прежнему не понимаю, — Саша замолчал и Генрих, решив, что рассказ окончен, подал голос. — Не понимаю, причем тут я и моя вера?
— Это еще не вся история, — спокойно сказал Саша. — В 46-м я демобилизовался и вернулся в Киев. И знаете, что я там обнаружил? Прасковья и ее муж преспокойно разгуливали по улицам, никто их и пальцем не тронул!
