— Может, как-нибудь соберемся вместе? — предложил он. — Как вы и ваши подруги относитесь к музыке?
О нет, только не это. Еще один король диско — уже чересчур! Я еще не отошла от Ленни Лубина.
— Смотря к какой, — осторожно ответила я.
— «Нью-Эйдж». Янни, Джон Теш, Андреас Волленвайдер. В основном — не напрягающая. Хорошо действует на мозги!
Я знала, насколько «не напрягает» музыка Андреаса Волленвайдера. На том канале, который я обычно смотрю, чтобы узнать сводку погоды, любят запускать его музыку в качестве фона для сообщений о надвигающемся урагане.
— Я поклонница «Битлз», — решила сообщить я, вспомнив, с каким обожанием относилась к Полу Маккартни в отрочестве. Пожалуй, это был первый и последний раз, когда я так обожала мужчину.
— Ну, это класс! — обрадовался Скип. — Ничего не имею против старых групп. Если вы с подружками соберетесь выбраться в тот холл, где у них стоят музыкальные ящики, — свистните мне, лады? Я в 8067.
Не сомневаюсь, Скип ждал, что в ответ я назову номер своей каюты. Но я этого не сделала. Просто пожелала ему счастливого путешествия. Когда лифт доставил нас на восьмую палубу, мы одновременно пробормотали «приятно было познакомиться» и разошлись в разные стороны. Причем я подождала, пока он не скроется в своей каюте, и только потом подошла к своей. Мои подруги могут знакомиться с кем попало и открыто приглашать к себе в гости кого угодно. Я лично не собираюсь заниматься подобными глупостями.
Если уж говорить о подругах, то Джеки и Пэт буквально согнулись в три погибели от смеха, когда я в двадцать минут седьмого появилась перед ними в одеянии от «Веселой принцессы» — плотном, с длинными рукавами золотистом платье с кисточками по подолу.
— Слушайте, — пыталась я их утихомирить, — если Скарлет О'Хара могла появиться на публике, обернувшись в гардину, то почему мне нельзя носить это?
Мы спустились на лифте вниз, в ресторан. Зал был гигантских размеров, как во дворце. Полное отсутствие уюта. Стены были выкрашены бледно-розовым; этот цвет, насколько мне помнится, какое-то время был популярен в восьмидесятые. Ковер, кресла в полотняных чехлах, скатерти, салфетки — все было того же жуткого розоватого оттенка, за исключением гигантской хрустальной люстры под потолком и таких же размеров ледяной фигуры, взгроможденной в середине десертного стола в центре зала. Фигура изображала непременный символ корабля — туфельку и корону. В помещении ничего не напоминало о море, и если бы не едва заметная качка, я бы вообще забыла, что нахожусь на корабле.
