От одной «заставы» до другой примерно километр. Со свистом и частушкой, с лихой каленой припевкой катили по дороге веселые ватаги ряженых горчаковцев и ряженых гостей, бабушки-певицы и бабушки-плясуньи.
При подходе ко второй заставе встретили расписную тройку. Полоща по ветру лентами, соря бумажными лепестками цветов, кони круто остановились перед нашим шествием, и с возка попрыгали скоморохи. Одни из них песни потешные распевали, другие дурачились, кидались снежками, третьи в дудки камышовые дудели и в бубны детские били, а иные кувырканьем народ развлекали. Ряженые и плясуны в озорстве им добрыми помощниками были.
Один из скоморохов, маленький парень с задиристым чубом и рыжими глазами, в кумачовой рубахе с белыми петухами орал во все горло:
Все ребята как ребята,
Только я, как пузырек.
Завалился раз в канаву,
Даже трактор не берет.
В это время в толпе послышались громкие выкрики: «Паять, лудить, самовары чинить!» Ряды закачались под напором. В центр круга выскочил паяльщик, увешанный ржавыми самоварными трубами, чайниками и лошадиными дугами. Он толкал впереди себя «музыкальную корову», обутую в берестяные галоши, а под руку вел страшную «кикимору лесную». Она свистела, плясала и прищелкивала одновременно, а когда частушку завела, я по голосу узнал Клавдию Петровну Белянко, директора Дома культуры деревни Белая.
— А вас как зовут, товарищ паяльщик? — спросил я.
— Анна Алексеевна Дворникова, — сказал «паяльщик», крепко схватил меня за руку и потащил в круг, припевая:
Брови черные не смоешь,
Губы красны не сотрешь.
Мой характер не узнаешь,
Пока замуж не возьмешь.
...Длинное шествие — с шутками, хороводами, играми — прошло через три «заставы» всю деревню насквозь и остановилось у Горчаковского Дома культуры. Здесь запалили огромный костер, вынесли горячие самовары, пироги, капусту с картошкой — и снова задвигались хороводы, забренчали колокольцы на тройках, Снова заревели гармони и завизжали частушки, перекатываясь от избы к избе, снова замелькали на снегу войлочные подметки и каблуки, вздымая морозную пыль.
Гости и хозяева шли деревенской улицей, пританцовывая и запевая общие песни. Усиленные морозом, громко звенели голоса, наряднее смотрелись узоры на платьях и платках — это был устоявшийся в веках народный спектакль, подлинное народное веселье...
— Свадьба едет! — закричал кто-то из ряженых. И все шествие враз остановилось, ожидая звенящий бубенцами деревенский свадебный кортеж. Женщины в голубых кокошниках, согнувшись в полупоклоне, завели песню: «Люди живут, как цветы цветут...»
