Вспоминая дальний Север, Л.Н. писал: «Я в тех местах провел 1,5 года, и после этого мне первая линия фронта показалась курортом»189. А тогда он сообщал Эмме Герштейн: «Вы спрашиваете о друзьях и близкой женщине. Мужчин со мной двое рабочих, а женщин за год видел трех: зайчиху, попавшую в петлю, случайно забредшую к палатке олениху и убитую палкой белку. Нет также книг и вообще ничего хорошего. Мама, видимо, здорова... Но мне она не пишет, не телеграфирует. Печально»190.
Поездка в Туруханск круто изменила его жизнь. Находясь «на броне», как и все работники Норильского комбината, он уговорил местного военкома мобилизовать его и отправить на фронт. Требовалось еще и разрешение «своего» начальства. Л.Н. его получил. Э. Герштейн, ссылаясь уже на послевоенный разговор с Л. Гумилевым, сообщает, что он пришел к военкому, держа на запястье бритву и грозя вскрыть себе вены.
Далее опять какие-то отрывочные сведения: Москва, какой-то вокзал, точнее, пути за каким-то вокзалом, брошенный из окна теплушки треугольничек письма, каким-то чудом дошедший до Харджиева. Нужны были теплые вещи. Николай Иванович их никогда не имел (он сам ходил даже без шапки), поэтому кинулся их собирать; потом он бросился искать на запасных путях полутюремную теплушку и нашел!191
А вот что вспоминает сам Н. И. Харджиев: «Это было зимой 1944 года. С большим трудом нам удалось добраться до пятого пути. Выход на пятый путь охраняли часовые. Я объяснил им, что привело нас в запретную зону, и они участливо разрешили нам пройти вдоль глухих безоконных вагонов. Часовой выкрикивал «Гумилев!» – и у каждого вагона отвечали: «Такого нет». И, наконец, из дальнего вагона выскочил солдат, в котором мы с радостью узнали Л. Гумилева»192.
Поведение Л.Н. во время встречи с Харджиевым описывается по-разному: со слов самого Николая Ивановича и со слов Э. Герштейн. Согласно первому варианту: «Он (Л.Н.) сразу же заговорил о своих научных интересах. Можно было подумать, что он отправляется не на фронт, а на симпозиум. Слушая этого одержимого наукой человека, я почувствовал уверенность в том, что он вернется с войны живым и невредимым»193. Похоже на правду, если учесть письмо Л.Н., посланное в свое время из Туруханска: «Из всех моих лишений тягчайшим была оторванность от науки и научной академической жизни»194.
Но и второй вариант не менее похож на правду. Лев якобы сразу закричал: «Николай Иванович, денег!» Так можно обращаться только к близкому человеку, каковым Н. И. Харджиев и был в доме Ахматовой и Пунина. У Николая Ивановича было при себе шестьдесят рублей, тотчас врученных им Лёве. И. Н. Томашевская (жена известного литературоведа Бориса Викторовича Томашевского) быстро сориентировалась в обстановке. Она отошла куда-то за угол и продала первой встречной хлебные карточки всей семьи Томашевских на целую декаду, успела отдать деньги Лёве, поцеловала и благословила его»
