Но со вкусом повешенные драпировки, красиво смятые ткани, раскрашенный фаянс, зелень, цветы являли взору приятное и занимательное зрелище. Дети (их оказалось всего пятеро) были толстые, грубые, кровь с молоком, по — своему красивые; голорукие и голоногие, они теснились вокруг отца грудой розовых тел, покрытых легким золотистым пушком, и все вместе молчаливо смотрели на меня дикими глазами. Г — жа Планшонне извинилась за их невежливость.
— Мы так часто переезжаем из города в город, — сказала она. — Дети даже не успевают ни с кем познакомиться. Это маленькие дикари. Они ничего не знают. Да и как им научиться чему‑нибудь, когда они меняют школу каждые полгода? Старшему, Анри, уже одиннадцать лет, а он еще не знает ни одного слова из катехизиса. Я, право, не представляю себе, как мы поведем его к первому причастию. Вашу руку, милостивый государь!
Обед был обильный.
Молодая крестьянка, с которой г — жа Планшонне не сводила глаз, подавала всё новые и новые блюда, дичь и домашнюю птицу, а хозяин, повязав шею салфеткой, вооружившись трехзубой вилкой и ножом с черенком в виде ноги лани, ставил эти блюда перед собой, оскаливая все зубы и вращая белками, сверкавшими среди зарослей лица.
От запаха мясного его ноздри раздувались. Расставив локти, он легко разрезал белое или черное мясо, щедро накладывал куски детям, жене, гостю и обнаруживал истинную страсть к еде. Он казался грозным, счастливым и добрым. Со страшным смехом он говорил о невинных пустяках. Но в особенности проявлял он есю свою благосклонность, благосклонность добродушного людоеда, наливая вино. Огромными ручищами он вытаскивал за горлышко, не нагибаясь, бутылку за бутылкой, теснившиеся у его ног, и наливал до краев жене, которая тщетно отказывалась, детям, которые уже заснули, прижавшись к тарелке, и мне, несчастному; а я, не разбирая, выпивал залпом красные, розовые, белые, янтарные, золотые вина, и он весело объявлял их возраст и происхождение. Так мы опорожнили уйму по — разному запечатанных бутылок. После того я стал выражать хозяйке благородные и нежные чувства. Все героическое и нежное, что было в моей душе, подступало к губам.
Я завел разговор на возвышенные темы, но это было нелегко; хотя хозяин одобрительно покачивал головой в ответ на мои самые глубокомысленные рассуждения, он их совсем не развивал и немедленно принимался разглагольствовать об отборе и приготовлении съедобных грибов или еще на какую‑нибудь кулинарную тему. У него в голове была целая поваренная книга и полная гастрономическая география Франции. Иногда он передавал словечки своих детей.
