— Спасите Тиманчика... — с трудом разбираю его слова. Я хочу приподнять его, но он ловит мою руку, словно клещами, не выпускает, боится остаться один.
— Потерпи, сейчас придут люди, мы перенесем тебя в палатку, — и я с силой отрываю его руку, бегу в ельник.
Раскрываю вход в палатку. Оттуда пахнуло заброшенным жильем, устоявшимся холодом и мертвенной тишиной. Со страхом вхожу внутрь. Сквозь сизый сумрак вижу — кто-то скрюченный лежит без движения в спальном мешке. Подхожу ближе. Какое-то худое, черное, обросшее волосами существо. Ни единого знакомого признака, но я знаю, это Тиманчик. Припадаю ухом к груди — где-то далеко и слабо стучит сердце. Он жив!..
Первая радость за столько времени!..
Теперь за дело. Не знаю, с чего начать. Мысли возвращаются к Степану. Бегу к нему. Он лежит на снегу, протягивает мне синие руки с окоченевшими пальцами. Я оттираю их снегом. Долго не могу вернуть им тепло.
Осторожно ощупываю его ноги, обернутые в лубок и перевитые лосевыми ремешками. Бедный же ты, Степан, что ты пережил и что еще ждет тебя! Мне даже стало совестно, что я так нелестно думал о нем.
Мне самому не дотащить его до палатки. Вот-вот придут на помощь товарищи. Приношу спальный мешок, укладываю на него больного, а руки завертываю в свою телогрейку.
И только теперь, с каким-то облегчением замечаю, что стоит тихий, безветренный полдень.
Собираю сушняк. Хорошо, что в еловом лесу его много. Разжигаю печь в палатке и, пока она накаляется, осматриваю стоянку.
У палатки лежит огромная кожа сохатого с загнутыми краями в виде плоскодонного корыта, шерстью наружу. На этой коже Тиманчик тащил Степана. Это видно и по тому, как она истерлась. Рядом в снег воткнуты два посоха с измочаленными концами. Трудный был путь! Тут же на старом пне лежали два куска свежего мяса.
Откуда все это они взяли?..
Глушу любопытство. Сейчас не до этого. Прежде всего надо больных отогреть чаем. Набираю полный чайник снега, ставлю на раскаленную печь. Из-за кривуна доносятся людские голоса. Пришли!..
Наскоро готовлю для Степана место в палатке и выбегаю. Юдин и Степняк молча стоят возле своего товарища. На их лицах и ужас и недоумение. Они вопросительно смотрят на меня.
— Оба живы! — говорю я, но им трудно поверить в это...
Мы втроем осторожно поднимаем Степана. На руках, медленным шагом несем в палатку. Он не стонет, не жалуется. Настрадался, бедняга. Видно, и к боли можно привыкнуть. Какое, действительно, чудо спасло их? А впрочем, не время сейчас об этом думать.
