— Яхочу поговорить с Тао.
— A она не хочет с тобой разговаривать! — отрезала Ши и, шагнув назад, захлопнула ворота перед носом Мэй.
— Представляю, как тебе здесь жилось, — тихо сказал Кун.
Мэй выглядела растерянной и подавленной. Она не знала, что делать. Они с Куном приходили к дому Ши еще несколько раз, но им никто не открыл, и в конце концов они решили уехать из Кантона без Тао.
Если не считать короткого путешествия в детстве, Мэй никогда не бывала за городом.
Равнины, леса и горы манили своей необъятной ширью. Острые вершины скал пронзили небо. Самые высокие из них были покрыты снежной сединой. Море изумрудной травы трепетало и колыхалось от ветра. Облака казались тонкой паутинкой. Воды реки были чисты и прозрачны, как стекло. Краски и свет ослепляли, звуки природы трогали душу, как дивная музыка.
Видя восхищение Мэй, Кун с улыбкой повторил чьи-то строки:
— Река течет нежной зеленой лентой,
Горы отражаются яшмовыми брошками.
Девушка вновь подумала о том, что он от нее что-то скрывает. Однако она любила Куна со всеми его тайнами. И потом они же шли к его матери, простой крестьянке, которая сколько лет не видела сына. Если она его признает, стало быть, он не лгал.
Всюду высились бамбуковые рощи, меж которых терялись хижины. На рисовых полях работали крестьяне в соломенных шляпах или синих бумажных платках, коротких куртках, шароварах, подвязанных у щиколотки тесемкой.
Было тепло, потому Кун и Мэй не просились на ночлег в хижины, а устраивались на природе. Следили, как багровый шар солнца медленно опускается за далекие горные хребты. Разводили огонь, готовили нехитрую еду. Разговаривали, любовались похожей на большую белую хризантему луной, жемчужными звездами, такими частыми, что, казалось, им тесно на небе.
Мэй была бы совершенно счастлива, если бы не мысли о Тао, которую пришлось оставить в безжалостных руках Ши. А Кун тревожился о том, кого и что увидит он в родном доме после семи лет отсутствия.
Все сомнения и тайны переставали существовать, когда они совершали извечный ритуал соития. Вскоре Мэй не просто уступала Куну, а сама жаждала близости. Иногда это было грубоватое чувственное слияние, в другой раз — непостижимо глубокая нежность. Телесный голод был неумолим, и они утоляли его так часто, как только могли. Запах желания был дурманящим, терпким, как запах ночных растений, его горячая пульсация — ритмичной, как биение жизни.
Когда они наконец засыпали в объятиях друг друга, Мэй чудилось, будто они видят один и тот же сон.
