Приезжайте к нам в сентябре: на праздники сбора урожая «Мэскэль», день народной революции. Тогда весь город будет в огнях, все улицы будут петь и танцевать,— обнимает нас на прощанье доктор,— приезжайте снова — не пожалеете...
В. Савостов, наш спец. корр.
Дыре-Дауа — Аддис-Абеба
Григорий Темкин. Лунный лист
Харьюзовый ручей
Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зеленая тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными озерами. Просто нам — доктору Роману Алексееву и мне, фотожурналисту Владимиру Карпову, двум фанатикам-рыболовам,— показалось, что мы отъехали от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове, достаточно далеко, а потому сказали себе — здесь!
После того как был разбит лагерь, доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зеленой травой, а я решил поблеснить в речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига и омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошел проведать Романа.
Окруженный зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга в такт рывкам пружинисто изгибался.
— Уже третья,— сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более полукилограмма.— Присоединяйся.
Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята брали здесь безотказно, чего нельзя было сказать об их родителях.
Ночи в Заполярье во второй половине июля еще не черные, но уже и не «белые». Они скорее серовато-голубые или перламутровые. И когда такая ночь опускается на землю, тундру затягивает дрожащей полупрозрачной дымкой. Эта пелена порой совсем безмолвна, а порой делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель росомахи...
Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдет на углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тишина казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. И тут мне показалось, что в ней звучат далекие, почти неразличимые колокольчики. «Не зря такую тишину называют звенящей»,— подумал я.
