Об упомянутой Эдит Ростислав и сам рассказывал мне немного. Они когда-то вместе ездили в Ленинград, чтобы посетить Эрмитаж. Он поведал эту историю с какой-то досадой, как мне показалось. В общем ехали они поездом, и за окном садилось солнце. Эдит читала книгу, а Ростислав не мог оторвать глаз от подсвеченных золотом облаков, висящих на лиловом предгрозовом небе. Поезд неровно мчался вперед, и словно вслед ему и ветру летели ветви плакучих берез.
«Смотри, Эдит, смотри же, как красиво!» — говорил Ростислав своей спутнице. Та лениво поднимала взор от книги и снова погружалась в чтение. Она так и не стала смотреть с ним в окно.
«Интересная вещь, — подумал он, — вот сейчас мы приедем в Питер, придем в Эрмитаж. И Эдит будет очень эмоционально восхищаться пейзажами и говорить: „Божественно! Какие виды!“»
Я лишь на секунду вспомнила об этом, принимая из рук Лизы чашку чая с необычным привкусом корицы, который мне очень нравился. Такого чая я не пила нигде!
Отца Николая еще не было, и все ожидали его возвращения. Робела я немного и перед ним — сама не знаю почему, ведь обычно он бывал со мною удивительно ласков. Может быть, присущая ему немногословность и проницательный взгляд вызывали это подсознательное смущение? Но в тот вечер я была почти счастлива, сидя в саду за покрытым светлой скатертью длинным столом. У меня словно бы появилась новая большая семья, и это ощущение причастности к семейному клану было восхитительно. Я уже любила их всех за эту неизменную деликатность, доброжелательность, открытость. Так уютно и интересно было мне в их кругу!
В глубине сада хлопнула калитка.
— Ну, вот и папа! — сказала Нюра, — хорошо, что пришел пораньше!
Но в следующий момент на садовой дорожке появилась… моя мама. Она специально отпросилась с работы, чтобы приехать тогда, когда ее никто не ждал. Слегка растрепавшаяся, с хозяйственной сумкой, из которой торчал замороженный рыбий хвост, мама решительным шагом приближалась к столу. В глазах у нее был гнев.
— Зачем вы ее привечаете? — услышали мы вместо приветствия, — зачем вы это покрываете? Я ведь вас просила! Он ей голову задуривает, а вы ее тут чаем поите!
Мужество устраивать публичные сцены дано не каждому. Возмущаться заочно умеют все, а вот чтобы говорить грубости, глядя своим добрым знакомым прямо в глаза, нужен особый характер. Мама им обладала.
Ростислав молча встал и подал ей стул. Она, хоть и держалась свободной рукой за сердце, толкнула стул ногой. Тут поднялась с места Анна Михайловна, такая маленькая и застенчивая. Она вся приметно дрожала, но голос у нее не изменился.
