Но все это, хоть и располагало к себе, не так подкупило меня, как настоящая сплоченность и взаимная любовь в их среде. Вместе переживали они горе и радость, ухаживали за своими больными, молились о своих заключенных.
Их Евангелие не грозило адскими муками и в то же время сохраняло их в границах серьезного христианского благочестия, может быть, потому, что они без оговорок принимали все десять заповедей, как не потерявших силу в новозаветную эпоху. Вообще эта религия показала мне связь между Ветхим и Новым Заветом, я увидела, что преемственность в христианстве имеет еще более древние корни, чем я думала.
Но принять решение было слишком трудно. Мне нужен был кто-то, кто мог бы поддержать меня своим словом, кто-то безусловно авторитетный, на кого можно было положиться, разделить ответственность за тот решающий шаг, от которого мне было теперь не уйти.
И вот, когда я одиноко сидела на кухне, обо всем этом думая, в памяти всплыло вдруг дорогое лицо, обрамленное седыми волосами, по-доброму внимательный взгляд. Владыка! Отец мой и больше, чем отец! О, если бы он был рядом! Он все бы мне объяснил. И вдруг, тут же, неизвестно откуда, пришла мысль: «Если Владыка понял бы тебя, то разве Господь не поймет? Или Он меньше любит? Он твой Вечный Духовный Отец!»
Эта простая мысль вдруг показалась мне открытием.
«Нужно помолиться», — подумала я.
Но как? Как раньше или как теперь я видела у протестантов?
На кухне у нас был образ Богородицы «Утоли моя печали». Он висел у самого окна, а под ним к гардине была прицеплена лампадка, за состоянием которой мама всегда усердно следила. Я приблизилась к иконе и, осеняя себя крестным знамением, зашептала:
«Надежда всех концев земли, Пречистая Дево, Госпоже Богородице, утешение моё! Не гнушайся мене грешнаго, на Твою бо милость уповаю: угаси ми пламень греховный и покаянием ороси изсохшее моё сердце, очисти ум мой от греховных помыслов, прими мольбу от души и сердца с воздыханием приносимую тебе. Буди о мне ходатаица к Сыну Твоему и Богу, и укроти гнев Его Матерними Твоими молитвами…»
На этом месте я запнулась. Как-то не шло про гнев. Мне казалось, что Он любит меня не меньше Богородицы. Но молитву я закончила. Потом проскользнула в ванную комнату — единственное в доме место без икон — и закрылась на крючок. Задернула занавески и, чувствуя, что собираюсь сделать нечто новое, непривычное, но необходимое, опустилась на колени. Закрыла глаза. Мне не представилось никакого образа, но сердце ощущало, что Он где-то близко. Я почувствовала, что Тот, Которого мое воображение бессильно даже представить, может так просто, так по-человечески быть рядом, стоит только отвлечься от суеты и закрыть глаза. Любовь к Нему, стыд за недостаток веры и растущее в груди ликование открытия захлестнули меня. «Господи, — не шевелясь, чтобы не пролились по самые ресницы затопившие глаза слезы, шептала я, — Господи, ведь это правда?! Ты любишь меня?! Ты не оставишь меня одну с этой болью… Все, чего я хочу — это служить Тебе по правде. Только разуметь волю Твою и ничего, ничего больше. Но что такое мой ничтожный разум? Прости меня, если я не так молюсь Тебе. Как хорошо, что Ты здесь!» Я улыбнулась и медленно встала с колен, глаза мои были полны слез. Но мне было легко и спокойно так, будто кто-то выслушал меня, понял и пожалел.
