То, с каким трудом прокладывали себе путь иконы, также заставляло задуматься. Один Вселенский собор запрещал иконопочитание, как грех против невидимого Бога, другой утверждал его. И так семь раз! Так в каком же случае устами церкви говорил Бог?
— С начала V века начинает создаваться культ Девы Марии, — рассказывал Ростислав, — и далее нововведения следуют уже сплошной чередой. У католиков в IV веке утверждается освящение воды, в V — провозглашение святыми умерших, в VII — инквизиция против еретиков, продажа индульгенций — документов, отпускающих грех. А в XIII выходит запрещение читать Библию мирянам, в XV разрабатывается учение о посмертных мытарствах души, в XVI предание признается равноценным Библии… Продолжать? Я мог бы привести еще пунктов двадцать.
— Знаешь, — сказала я, — по-моему, проще и надежнее было бы оставить только библейский канон.
Он улыбнулся загадочно и промолчал. А потом вдруг сказал:
— Я вот, когда был в Казахстане, услышал о такой церкви, где именно так и думают.
— Вот это да! — вырвалось у меня, — молодцы, среднеазиаты!
Я даже хлопнула в ладоши от восхищения. Слово «церковь», естественно, ассоциировалось у меня только с церковью православной.
— Погоди, — остановил меня Ростислав, — это церковь протестантского толка. Не православная.
Я чуть не свалилась со стула. Последовала продолжительная пауза.
— Зачем… протестантская? — мой голос прозвучал как-то сипло. Нет, он, наверное, просто шутит!
Но Ростислав был серьезен и смотрел на меня глазами врача, спокойно наблюдающего неизбежную реакцию больного. Потом вздохнул, осторожно убрал выбившуюся прядку волос с моей щеки и поднялся.
— Я обязательно расскажу тебе об этом, Ниночка, — услышала я его негромкий, ласковый голос. — Но потом. Если ты захочешь. А пока — подумай обо всем.
Я не в силах была что-либо ответить ему и почему-то прижимала к губам свои в раз похолодевшие пальцы. Он кивнул на прощание и вышел.
* * *
Так вот откуда у него столько «новых» понятий, вот почему Ольга сетовала, что брат стал «слишком религиозным», вот почему недавно так плакала Анна Михайловна в церкви, вот почему отец Николай при всех похвалил меня за твердость в вере — в пример ему хотел поставить!
Меня душили слезы. Я прошла в свою комнату и, хоть ложиться спать было еще рано, забралась в постель. Так хотелось спрятаться под одеялом от всего мира, исчезнуть, раствориться. Сердце ныло, в голове беспорядочно роились мысли.
Как могло получиться, что после стольких бесед, так серьезно пошатнувших в моем сознании многие привычные понятия, я не сообразила, в чем здесь дело? Может, виной всему было то, что со словом «секта» связывалось что-то темное, низменное, гадкое. А к Ростиславу и к тому, что он говорил мне, все эти понятия были неприменимы. Что же мне теперь делать, что делать? Да, можно позвонить и сказать ему, что не желаю с ним больше видеться, сказать ему что-нибудь такое хлесткое и неприятное типа: «И давно ты стал агентом этой секты?» Ну, а потом? Как мне дальше жить? Просто ходить себе на службу, как раньше, ни о чем не думая? Но разве смогу я теперь целовать иконы с прежней доверчивостью, смогу ли радостно бросаться под брызги святой воды, смогу ли подавать записочку «за упокой» своих родных?
