* * *
Они встречались почти каждый день. Они не особенно скрывались, не продумывали следующую дату и время встречи, не старались выглядеть так, чтобы не вызывать подозрений. Наоборот, если приглядеться, с легкостью можно было увидеть озорной огонек в глазах обоих, их короткие, полные смысла взгляды, которыми они обменивались. Их улыбающиеся лица могли бы навести на определенные мысли, если приглядеться и призадуматься. Но кто будет это делать? Разве что Володя заметил, что Соня изменилась, но он связал это скорее с ее проблемами в Гнесинке. Он знал, что Соня взяла академку, но не знал, насколько ей на самом деле безразлична эта учеба. И, измеряя вещи по себе, он предполагал, что ей трудно сейчас, что она мечется между делами группы и собственным будущим. Он знал это, потому что сам метался, натыкаясь на острые края той же самой дилеммы. Как вставать на лекции после ночных выступлений? Как выступать после целого дня занятий? Как уехать в тур в сентябре?
Решение об академке было логичным и удобным, но оно не могло быть легким. По крайней мере, для него. И Володя старался как мог поддерживать Соню. Он делал ей чай и приносил из дома бутерброды. Что еще он мог сделать? Как поддержать? Она становилась все взрослее и краше, а ее глаза таинственно блестели, и хотелось узнать, о чем она думает. Хотелось много того, о чем Володя не смел и думать.
Отношения между Готье и Ингрид даже улучшились в последнее время. То, что Готье, так или иначе, оказывается в квартире Сони, странным образом поменяло его отношение к Ингрид. Она стала ему дороже в каком-то смысле. Это странное чувство — ты понимаешь, что ты в ответе за тех, кого приручил, но только тогда, когда ты уже их предал.
Готье стал Сониным любовником, и это было хорошо. Прикоснувшись друг к другу раз, они снова и снова возвращались на то же место, откуда начали. Им оказались не нужны никакие слова, никакие объяснения. Ничему не было дано никакого названия. Он приходил к ней домой, на Тверскую, набирал код, быстро взлетал по лестнице, преодолевая двадцать пролетов за пару минут, звонил в дверь и слышал, как тихий звон разносится эхом по пустой квартире. Иногда Соня открывала сразу, и тогда несколько минут они стояли молча, просто глядя друг на друга, а потом он протягивал к ней руку.
Она протягивала ему свою ладонь. Они сжимали длинные пальцы друг друга и закрывали за собой дверь. Иногда Сони не оказывалось дома, и тогда Готье садился на подоконник на ее лестничной клетке, смотрел на Москву, на Новый Арбат и думал о чем-то своем. Однажды он просидел так больше пяти часов, а когда Соня вернулась — она была у бабушки — он безмятежно спал, прислонив голову к деревянной раме окна. Они были нужны друг другу без слов. Это было гораздо сильнее, чем слова, тем более что оба они в слова-то особенно и не верили.
