В последний миг она поняла, что не успела принять наиболее эффектную позу. И просто стала к окну, чтобы солнечные лучи освещали половину ее лица. Другая же оставалась при этом в тени, точно полумаска загадочной дивы, королевы интригующих венецианских карнавалов.
Он вошел, наконец, и остановился на пороге кабинета. Маша медленно поворотила голову, втайне наслаждаясь каждым заветным мгновением этой сцены и понимая: другой такой в ее жизни никогда не бывать.
Несколько минут стояла тишина, если не считать веселых птичьих голосов за окнами имения. Беззаботная птичья перекличка настолько контрастировала с драматичной напряженностью настоящей сцены, что Маша подумала: еще минута, и я просто не выдержу этой напряженной, гнетущей тишины. Она повисла в воздухе, точно натянутая струна, и невидимая рука медленно и неуклонно натягивала колок того удивительного и знакомого всем инструмента, на котором боги играют наши судьбы, неустанно чередуя мажоры с минорами, хоры с сольными партиями, беспечные плясовые и трагичные ариозо. Не давая привыкнуть к постоянству и всякий раз, предлагая все новые мотивы, звуки, цветные палитры и мазки.
Наконец он заговорил. И наша героиня почти дословно угадала то, что он скажет ей первым делом. Но бедная Маша не могла и предположить, что воспоследует дальше.
— Любезная Мария Петровна, — тихо произнес капитан Решетников. — Выслушайте меня сей же час, прошу вас. Мне необходимо вам сказать одну весьма важную вещь.
— Вот как? — ответила она, силясь незаметно прикусить губку, дабы не выдать волнения. Сердце вдруг забилось в ее груди с бешеной скоростью и безумной силой, так что, казалось, готово было выпрыгнуть наружу.
— И что же?
— Маша…
Решетников покачал головою.
— Милая моя Мария Петровна!
Казалось, ему тоже нелегко дается это признание. Что же до нашей героини, то ей более всего в эту минуту хотелось исчезнуть, раствориться, скрыться из глаз; на худой конец спрятаться за ширмою, отделяющей ее теперь от всего мира, наглухо и надежно. Но чтобы в ней, в этой ширме, непременно осталась хоть самая малая дырочка, посредством которой Маша Апраксина могла бы слышать и видеть капитана Решетникова.
Потому что не видеть и не слышать его она уже не могла. Может быть, так и приходит настоящая, истинная любовь — как жажда и счастливого спасения, и сладкой гибели одновременно?
— Простите меня, что я сейчас не скажу того, чего желал бы в этот миг всею душою. Всем существом своим.
