С его появлением хаос обрел смысл. Суеверный бред стал обрядом, а нелепое стало священным. Словно повинуясь приказам — так частицы металла следуют за магнитом, — я позволила нести себя за ним, безымянная, покорная, еще одна среди массы смертных, ни о чем не спрашивая и не противясь.
Перед ним шли дети, размахивая жестянками с ладаном. Людской поток начал подниматься в гору, покидая квартал и углубляясь в заросли, а впереди на носилках несли сперва его — великолепного, а потом меня — восхищенную.
Ангела тоже короновали цветами, и он позволил это сделать, великодушно и доверчиво. Процессия вилась вверх, кустарники альбиции и боярышника переплетались ветвями, папоротники сделались гигантскими, за наши одежды цеплялась ежевика, небо надвигалось сверху, а город, раскинувшийся далеко внизу, казался ненастоящим. Куда нас несли — так далеко? Так высоко? Пока я была с ним, мне это было не важно.
Я сомневаюсь, стоит ли рассказывать то, что произошло потом, потому что не знаю, смогу ли сделать это внятно. Как минимум мои слова прозвучат безумно, нелепо, хотя все было иначе. Наоборот. Сегодня, когда прошло столько времени, я уверена, что то был самый разумный поступок в моей жизни.
После того как мы поднялись к кресту на вершине горы и там были сделаны приношения, мы вновь начали спускаться к тому же гроту, в котором были накануне вечером, тому, что назывался Пещерами Бетеля и где я впервые его увидела. Перед входом сестра Мария Крусифиха остановила процессию и, вскарабкавшись на большой камень, пустилась в рассуждения о конце света, о необходимости продолжения рода, о том, что часы сочтены, о великой миссии людей из Галилеи, на чьи плечи небо захотело возложить ответственность за появление нового ангела, которому суждено будет спуститься с небес, чтобы заменить своего предшественника, дабы не прерывать цепь, которая идет со времен Иисуса.
До этого вся церемония и так была очень странной, но тут произошло худшее. Сестра Крусифиха схватила протянутую ей маленькую гитару и, хотя та была совсем расстроена, своим ужасным монашеским голосом начала петь ни много ни мало как знаменитую свадебную ранчеру: «Белая и прекрасная идет невеста, / За ней — возлюбленный жених…» Почти выкрикивая ударные слоги и вводя некоторые изменения, чтобы сделать песню менее языческой. Люди аккомпанировали ей, хлопая в ладоши, и били в бубны, подключилась даже пара маракасов, хотя они и не попадали в ритм. Получилось нечто немыслимое: каждый исполнял свое, а громче всех звучал сатанинский гимн.
