В гостиной появился Нерлингер. Он был мрачнее тучи.
– Мы проверили все чашки, – сообщил инспектор, обращаясь к Эмме, и попросил ее перевести его слова Дронго. – Девять были на столе. Одна на кухне, одна – в комнате фрейлейн Сюзанны. Значит, чашка, которая оказалась здесь лишней, была взята в комнате вашей сестры.
– Она давала молоко дочери, – напомнила Эмма.
– В той чашке найдены остатки токсичных веществ, – сообщил инспектор, – и ее отпечатки пальцев на чашке. Значит, кто-то забрал эту чашку и использовал ее в других целях.
– Этого не может быть, – убежденно произнесла Эмма, – этого просто не может быть. Неужели вы думаете, что моя сестра тоже сошла с ума и держит яд в чашке из-под молока для дочери?
– Я сказал только то, что знаю, – жестко отреагировал инспектор. – Сейчас мы начнем проводить обыск в комнате, где обычно останавливалась ваша сестра со своей семьей. И надеюсь, что там мы ничего не найдем.
Он отошел от них, и Эмма взглянула на Дронго, словно ожидая поддержки своей позиции. Но Дронго оказался еще более жестоким.
– Она могла сначала дать молоко дочери, а потом использовать эту чашку уже в других целях, – проговорил он.
– Не может быть. Тогда нужно согласиться, что именно моя старшая сестра отравила сначала свою свекровь, а затем и жену своего бывшего воздыхателя.
– Он не только воздыхатель, но еще и отец девочки. А теперь ответьте мне честно и прямо: Герман действительно знал, что это не его дочь? Только честно.
– Моя сестра не стала бы его так нагло обманывать, – ответила Эмма. – Она сразу сказала Герману, что связь с Арнольдом была ее ошибкой. Минутная слабость, за которую она была вынуждена расплатиться. Врачи не разрешили ей делать аборт. И она все рассказала Герману. Он удочерил девочку, дал ей свою фамилию. Конечно, он все знал, иначе не было бы смысла им жить вместе.
– А остальные члены семьи знали?
– Не должны были знать, но, по-моему, знали. Наверно, Герман кому-то из них шепнул правду. Либо матери, которую очень любил, либо своей сестре. А те уже передали друг другу. Я иногда думаю, что, возможно, поэтому Марта ненавидела мою сестру. Возможно, ей не нравилась сама мысль, что ее сын должен растить чужого ребенка, не имея шансов на рождение собственного. Анне врачи раз и навсегда запретили рожать, первые роды у нее были очень тяжелые. Наверное, Марте все это не нравилось. И тут я ее как раз понимаю. Кому понравится то, что твой сын женат на женщине, умудрившейся родить от чужого мужчины. Конечно, нелепо и очень стыдно. Но так все получилось, и Герман проявил благородство, поняв, что Анна не собирается изменять ему в будущем.
