В бессменном дозоре пробегали весна и лето.
К зиме степь успокаивалась. К Онузе медленно тянулись табуны коней, которые половцы гнали на продажу в Рязань, в Пронск, в Зарайск. Замирившиеся половцы угодливо кланялись воеводе, их широкие лица расплывались в улыбках, и трудно было поверить, что эти вот дружелюбные торговые люди совсем недавно на бешеных конях со злобным воем кидались в битву, грабили и жгли рязанские деревни, насильничали, уводили в полон.
Кое-кого из половцев Остей Укович узнавал в лицо, насмешливо спрашивал:
— Это ты, Осалук? Давненько тебя не видел, с самой весны. Как это ты сумел от моих молодцов ускользнуть за Лесным Воронежем?
Половец хитренько щурил глаза, улыбался:
— Воевода старый, и Осалук тоже старый. Воевода мудрый, и Осалук мудрый. Разве мудрый мудрого сумеет догнать, если у беглеца в степи тысяча дорог, а у преследователя — одна?
Но торговых половцев, если даже известны были за ними прошлые злодейства, воевода не обижал. Кони Рязани нужны, на этих конях с теми же половцами рязанские удальцы будут биться будущим летом…
Как бы то ни было, а зиму в Онузе всегда ждали с нетерпением — она сулила покой и отдохновение от ратных трудов. Однако нынешняя зима не принесла облегчения. Правда, половцы даже летом редко беспокоили пограничных сторожей. Не до того им было — в степях воинствовали татары, громили половецкие кочевья. Половцы целыми ордами подходили к Онузе, просили защиты. Князь Юрий Игоревич велел беспрепятственно пропускать их в степи между Проней и Рановой. Служилые половцы обещали так же верно биться за Рязань, как когда-то служилые степняки, черные клобуки, обороняли Киев. Но до Остея Уковича доходили слухи, что многие половцы не задерживались в Рязанской земле, поодиночке пробирались к Чернигову, к Новгороду-Северскому. Так что будет толк от княжеской затеи или нет — Остей Укович не знал.
К осени половецкий поток начал иссякать. К Онузе половцы приходили уже не ордами, а малыми ватажками. А потом и ватажки перестали приходить: татарские разъезды рыскали в степи, убивали беглецов.
В ноябре закрутились в степи метели, намели сугробы, завалили снегом овраги. Никто больше не выходил из Дикого Поля к Онузе. Дозорные до боли в глазах вглядывались в безмолвную белую равнину. Ни с чем возвращались конные разъезды: ни следов не было в степи, ни людей.
Воевода Остей Укович посылал в степь сразу по два десятка конных. Всадники осторожно пробирались по оврагам, хоронились за курганами, хватались за оружие при каждом шорохе. Жутким казалось степное безмолвие даже для бывалых воинов.
