Он с трудом откинул одеяло и показал гостю свои ноги. Левая, распухшая, коричневая, была покрыта омерзительной сыпью, какая бывает при оспе. Кое — где образовались темные взбухшие гнойнички. Больной некоторое время рассматривал свои ноги, потом показал на грудь, вернее, на плотные повязки, закрывавшие больное тело.
— Видите, — сказал он, усмехнувшись, — вот как награждает мать — природа врача, того, кто ради ничтожного гонорара годами вдыхает трупное зловоние, а потом всю жизнь нюхает, осматривает, исследует и ощупывает всякие язвы и раны, самые отвратительные человеческие болезни, выделения и испражнения. Любой батрак, любой лакей, последний холуй с отвращением откажется делать то, что приходится делать врачу. А ведь он должен не только облегчить страдания, но и вылечить больного. Вот она, сударь, справедливость‑то!
— Пан Поземский… — начал было редактор.
— Подождите, не перебивайте! Жизнь улыбнулась мне, когда я приехал сюда. Эльжбетка росла здоровым ребенком… А теперь? А теперь? Марта! — крикнул он вдруг. — Марта, больно! Больно! О чертовка, больно, сука ты… больно, больно!
— Где, маленький, где, родненький мой?
— С правой стороны, дура… Я тебя!.. Под правым коленом… Марта, Марта…
— Ну потерпи, мой бедный, мой бедненький, сокровище мое единственное… Тише, тише… Еще рано менять повязку… Может быть, пройдет, может быть, пройдет… — шептала она, совершенно забыв о госте. Вот когда Радусский увидел, каким бывает взгляд этих чудных глаз, и понял, почему они обычно так печальнозадумчивы!
Доктор мычал от боли и скрипел зубами. По его щекам ручьями текли слезы. Пани Марта нежно осушила платком мокрые глаза.
— Может, ты бы теперь немножко заснул… — неустрашимо прошептала она ласковым голосом.
— Я уже сказал тебе, убирайся к черту! — простонал больной. — Я буду разговаривать с паном Радванским или как его там, потому что мне хочется отдохнуть, отдохнуть… Вы подумайте, я отложил уже тысячу рублей. Теперь все пошло прахом. Уже шесть месяцев я ничего не зарабатываю! Вот вам, сударь, удел вольнопрактикующего врача…
— Пан Радусский, он слишком много разговаривает, — сказала докторша, робко поглядев на гостя. — Надо прекратить…
— Посмей только! По морде дам!
— Пойдемте, сударь, пойдемте, — проговорила Поземская, кивнув головой на больного. На ее губах застыла неописуемая потерянная улыбка, о которой она словно забыла. Когда они вышли в гостиную, Радусский сел против докторши и, заикаясь, комкая фразы, стал расспрашивать, как они живут. Он столько раз извинялся за свою назойливость, что она не могла понять, чего ему, собственно, надо.
