— Нет, я из деревни.
— Издалека?
— Немравое она называется, эта деревня.
Радусский прильнул к окну, силясь разглядеть лицо сапожника, но оно было затенено большой шапкой.
— Смотри ты, какое название красивое, господи Иисусе. Ну, а где твои отец и мать? Нету, что ли?
— Есть отец, только он… он совсем дурной, мой отец.
— Как это дурной?
— Голова у него дурная. Бегает прямо без рубашки, а то и без портков, по деревням, по полю.
— А… сумасшедший!
— Может, и сумасшедший. Кто его знает.
— Ну, а мать что делает?
— А что она может делать? Немножко торгует, немножко подрабатывает, немножко побирается… Совсем плохо живут. Детей у них в хате, моих сестер и братьев, я даже не знаю сколько, десять, что ли.
— А твой мастер, он что, родня тебе?
— Он родня моей маме. Она его очень просила, так он взял меня в ученье. Четыре года я уже сижу на этом стульчике. Ай, Шимек, Шимек…
— Да что же это за сапожник, черт бы его побрал, хоть он и мастер твой. Никогда его нет на месте, все только ты да ты чинишь эти бахилы. А его где нелегкая носит — вот сейчас, к примеру?
— Тише, молчи! Зачем тебе знать, куда он ходит, какое тебе дело! Ты ходишь в свою мастерскую, а он ходит по своим делам.
— Эге! Дураку расскажи, по каким таким делам он ходит. Точно я не знаю! Все толкуют, что и лавку он держит и сапоги чинит для отвода глаз, а дела‑то у него совсем другие.
— Тише, дурень! Я тебя прошу, замолчи! Если он услышит, он мне голову оторвет!
— Видно, он здорово тебя бьет, раз ты так боишься.
Паренек не отвечал и молча приколачивал набойку. Немного погодя он сказал:
— Бедного человека все бьют.
— А если бы ты к матери ушел, она тоже отколотила бы тебя и выгнала?
— Ай, Шимек, Шимек… — тихо вздохнул маленький еврей и отложил работу. Его рука упала на низкий вогнутый столик, заваленный шильями, сапожными ножами и обрезками старой грязной кожи. Он сдвинул шапку на затылок, и Радусский увидел его лицо: бледное, веснушчатое, с необыкновенно толстыми, словно распухшими губами и прежде времени ввалившимися глазами.
— Ты что же это, Мошек, сидишь? Давай скорей!
— Спать хочется, не могу больше…
— Ну… ты мне тут не рассказывай!
— Шимек, я больше не могу работать. Я уже ничего не вижу. У меня перед глазами какие‑то красные кружочки плавают… Я бы для тебя сделал, честное слово, но не могу…
— Вот тебе на! Завтра святой праздник, а он взял сапог и доделать не хочет. У — у… сопля несчастная, съездить бы тебя по зубам, сразу бы ожил!
— Шимек, послушай. У меня совсем целые сапоги, я тебе их дам на праздник. Ты мастеру не говори, он не увидит, я в лаптях посижу.
