При этом Взоркевич наклонился к Кубе и шепнул ему на ухо:
— Денег у него — ого — го! Но никому медного гроша не даст, если бы даже у него на пороге человек умирал с голоду. А ты не помнишь, что он обо мне болтал?
Куба со смертельной ненавистью смотрел на него застывшими глазами. Он стал мучительно вспоминать и повторять Взоркевичу слова старого Забрсцкого.
С момента посещения Радостова прошло пять дней, но Кубе казалось, что прошло целых пять столетий. Пан Взоркевич объезжал поля, пани Наталья дремала на своем шезлонге. Мимо террасы по твердой, засохшей дороге то и дело проезжали со скрипом и грохотом высокие возы со снопами; тучи комаров столбом колыхались в воздухе, кружась в ярких лучах солнца, стаи воробьев громко чирикали на тополях.
Куба лежал на скамье на террасе и предавался хандре. Жизнь не сулила ему никаких надежд, никаких радостей, ему нечего было ждать. Чего он мог тут добиваться, чего желать, на что надеяться? Он все время внушал себе, что только отъезд и какие‑нибудь жестокие страдания могли бы его исцелить. Ах, забыть обо всем! Избавиться от мучительного, незнакомого ему чувства, в котором страсть и сладкие мечты, как в горниле, перемешивались с внезапными приступами иронии, сожале ниями, неизведанным волнением и надеждами, такими же лживыми, как и весь человеческий род. Но как только он начинал всерьез думать об отъезде, его просто бросало в холодный пот. Перенесенный голод уже не оставил в его памяти никакого следа, однако само воспоминание о Варшаве пробуждало в нем болезненное чувство.
Огромный воз, шурша сухими стеблями и колосьями ржи, медленно проезжал мимо террасы. Улевич закрыл глаза, выжидая, пока стихнет этот неприятный шум, нарушивший течение его мыслей. Не успел воз скрыться за густой зеленью дикого винограда, как неожиданно показались две лошадиные морды, ноги, крупы, хвосты, передок экипажа с глупой физиономией кучера и, наконец, пани Заброцкая, панна Тереня и Тугендка.
Они подъехали так тихо потому, что на узкой дороге им трудно было разминуться с возом, нагруженным снопами.
Пока Улевич на террасе развлекал разговором мамашу Заброцкую, обе девицы побежали в будуар пани Натальи, чтобы привести в порядок свои прически. Вскоре вернулся с поля Взоркевич и очень радушно, без тени обиды приветствовал свою тещу. Все собрались на террасе, куда подали кофе. Пани Заброцкая с тысячью извинений сообщила Взоркевичу о своем намерении подбросить ему «сорванца» (так она называла панну Терезу) и Тугендку на весь следующий день, так как обе девицы хотели воспользоваться пребыванием здесь пана Улевича, чтобы всем вместе осмотреть развалины замка в Кшивасно. Так как «старик» заявил, что ни за что не даст лошадей дальше, чем до Вжецион, она решила попросить у пана Взсркевича хоть самую плохонькую телегу. Обе девицы и даже пани Наталья начали лебезить перед бедным Взоркевичем, и он вскоре согласился дать запряженную целой четверкой большую телегу. Таким образом, девицы должны были остаться ночевать в Вжеционах. Под вечер мать семейства уехала, поручив дочку заботам пани Натальи. Не успел радостовский экипаж скрыться за поворотом дороги, как всех, кроме Взоркевича, обуяло безрассудное веселье. Для Кубы это были самые упоительные минуты. До позднего вечера он гулял с панной Терезой в саду и рассыпался в комплиментах; все шумели и веселились, как дети.
