Весело и громко рассказывая о работе и делах имения, Шина посадил Кубуся в вагон третьего класса и расположился напротив него, заняв целую скамейку. Вскоре поезд тронулся и через мост на Висле пошел по направлению к Млаве. Пока было светло, Шина без умолку болтал, а когда стемнело, сразу захрапел. Кубусь сидел прямо, неподвижно, положив руки на колени, и смотрел на мелькавшие за окном пейзажи. Прежнее удрученное состояние все еще не покидало его. В воображении теснились странные видения, похожие на безжалост ные призраки смерти с закрытыми лицами. Он никак не мог постигнуть умом, что с ним происходило до сих пор, почему он впал в такое отчаяние, а главное почему еще сегодня утром был так несчастлив… Недоумевая и дивясь, он уже не мог представить себе, как голодал, и от этого в душе его царил полный сумбур. Кубусь все еще ощущал невероятную тяжесть, точно его придавили огромные дубовые бревна, очертаний которых он не мог З'ловить, словно это были только тени, неопределенные силуэты или снопы света. С невыразимым отвращением вспоминал он все перенесенные им бедствия и злоключения, приступы бессмысленного отчаяния из‑за нехватки двух грошей; все это вызывало в нем тягостное чувство стыда. Шина безмятежно храпел.
В вагоне зажгли фонарь, и свет его упал на плотную шею, на давно не бритое, красное от загара, как обожженный кирпич, лицо спящего. Кубусь, поглядывая на здоровяка шляхтича, проникался к нему глубоким уважением. «Ведь от его доброй воли и желания, — думал он, — даже от его прихоти зависит моя жизнь. Если ему будет угодно, он мне поможет, если же ему вся эта история надоест, придется вернуться в Варшаву». Эта мысль вывела Кубуся из состояния летаргии, пронзив его такой болью, точно кто‑то всадил ему острие ножа в открытую рану.
Месяц мягко золотил поля, леса, нивы, широкие, далеко раскинувшиеся луга. Т ень поезда бежала по светлым равнинам, ежеминутно изгибалась под углом во рвах, прыгала по оврагам, пашням, нивам и хатам, мелькала на изгородях и березовых рощах, принимая самые причудливые формы. Клубы дыма, постоянно поднимаясь над этой фантастической картиной, стремительно уносились вперед, в бескрайний простор. Эти картины наполнили душу Кубуся диким восторгом, сознанием того, что он мчится вместе с поездом, мчится вперед, и Варшава уже далеко, далеко, далеко…
При спуске с пологой горы по дороге, обсаженной каштанами, взору открылся в низине на фоне лугов большой ольховый лес, в глубине которого виднелись кроны других деревьев и крыши строений поместья Ска-
