[26] пока не пристает, я даже могу резко обернуться без того, чтобы видеть Лицо, всегда ускользающее от моего взгляда. Голоса, конечно, как обычно присутствуют, но что вы хотели в такой обстановке. Будем честны, пока все спокойно. В этот раз, кстати, общение с голосами сложно назвать разговором: это, скорее, лепет неизвестного, которому я случайно подал вышедшую из употребления монетку, а он теперь не успокоится даже в гробу. Нужно просто перекрывать их своим голосом — самый лучший выход. Так что я начинаю громко разговаривать сам с собой, варьируя высказывания «Мертвых надо хоронить, мертвых надо хоронить» и «Боже мой, что за мука». Замечаю, что время проходит довольно быстро. Нужно протолкнуть себя через эту муть, хочешь ты того или нет. Скоро я пойду на вечеринку. Думаю, хуже, чем сейчас, там не будет.
На приеме ПЕН-центра я достаточно быстро понимаю, что здесь не повеселишься. Херес и красное вино, на мой взгляд, на вечернем приеме вообще неуместны, но шотландцы — и это не просто слухи — всегда были скупердяями. Большая, в викторианском стиле комната, увешанная картинами, заполнена делегатами и членами шотландского отделения организации, многие из которых разгуливают в кильтах. Я причисляю себя к людям широких взглядов, но мужчина, по собственной воле надевающий юбку, вызывает во мне презрение и отвращение.
Писатели очень уродливы: их фотографии в газетах, на которых они предстают вам с задумчивым выражением лица, с рукою под подбородком, сняты обычно двадцать восемь лет назад при благоприятном освещении. Стоит их рассмотреть в натуральную величину, в реальности, и все выглядит иначе. В этом отношении тут все так же, как и в Нидерландах. И здесь, как и на собраниях Объединения Литераторов, просто кишмя кишит перезрелыми дамочками, году эдак в 1926 опубликовавшими какую-нибудь не читабельную имитацию романа в импрессионистском духе и теперь, превратившись в самый настоящий гриб, состоящий в основной массе своей из огромного бюста, они паразитируют на Объединении и цепляются за него, как за собственную жизнь, поставив единственной целью кваканьем и обструкцией блокировать любые практические предложения. Им бы о Смерти подумать, о червях, но вместо этого они маневрируют по комнате, подобные военным галеонам, заправляясь двумя-тремя бокалами вина за вечер. Ускользнуть от них трудно. Одна из них быстренько — заметив, что я несколько растерянно стою в сторонке, — перекрывает мне пути к отступлению и интересуется, предварительно глянув на бирку с моим именем, приехал ли я из Голландии. Как раз это на моей бирке и написано, так что вопрос риторический. У меня хватает духа остаться приветливым, несмотря на отвращение, которое меня переполняет при созерцании этой старой перезрелой бутылочной тыквы, закутанной в заношенную шерсть, с угрожающе выставленными, увешанными — конечно же! — брошками из мшистого агата, кровавого коралла и черного янтаря громадными губчатыми сиськами, животворный источник в которых иссяк эдак с полвека назад, и теперь только Рак готовит там к марш-броску свои легионы.
