Войдя в общую залу этой таверны, как ее называли, хотя, вероятно, в Англии ее претензии ограничились бы скромным названием кабака, он нашел ее наполненной завсегдатаями. Приход гостя, вид и одежда которого указывали на то, что он принадлежит к более высокому классу общества, чем обычные посетители, вызвал некоторое волнение, но оно утихло, лишь только иностранец опустился на скамейку и потребовал, чего хотел. Хозяин, прислуживая ему, счел нужным извиниться перед ним, особенно за одного человека, который находился в самом конце длинной и узкой залы и шумел больше всех, рассказывая, повидимому, какую-то необыкновенную историю.
— Это боцман с невольничьего корабля в наружной бухте, сквайр, — прибавил хозяин. — Этот человек провел не один день на море и видел столько чудесного, что можно было бы заполнить целую книгу его росказнями. Его называют старым Бореем, хотя настоящее его имя Джэк Найтингель.
Иностранец едва прикоснулся губами к поданному ему ликеру и повернул голову к говоруну, которого можно было бы назвать вторым «оратором дня».
Рост этого человека превышал шесть футов, огромные усы закрывали нижнюю часть его мрачного лица со шрамом, неизгладимым следом глубокой раны; сложен он был пропорционально; на нем был костюм моряка; на шее у него висела длинная серебряная цепочка со свистком из того же металла. Не обращая, повидимому, ни малейшего внимания на приход человека из более высокого общества, чем его слушатели, этот сын океана продолжал свой рассказ голосом, которым, казалось, природа снабдила его для контраста с гармоничным именем[5].
— Ну! — говорил он, показывая пальцем направление компаса. — Берег Гвинеи мог быть здесь, а ветер шел из этого места, дуя порывами, как-будто тот хитрец, который держит его в мехе, то пропускал его между пальцами, то заботливо завязывал в мех двойным узлом. А знаешь ли ты, приятель, что такое этот мех?
Этот неожиданный вопрос был обращен к уже знакомому нам крестьянину. Он с перекинутым через руку платьем, полученным от портного, стоял и внимательно слушал рассказы боцмана, намереваясь пополнить ими свой запас анекдотов, предназначенных для соседей.
Общий смех над Пардоном раздался в зале. Найтингель многозначительно подмигнул соседям и воспользовался случаем освежиться, опрокинув себе в горло пинту рома с водою. После этого он продолжал свой рассказ.
— Итак, земля была здесь, как я уже сказал, и ветер был там юго-восточный, а может-быть, и юго-юго-восточный. Я не люблю такой погоды; она слишком двусмысленна для того, чтобы можно было спокойно отбывать свою вахту. Я направился к задней части корабля, чтобы находиться поблизости, если кто-нибудь сделает честь спросить моего мнения. Вы знаете, приятель, мои мысли на этот счет: никогда не следует совать свою ложку в миску капитана, по крайней мере, без зова, тем более, что мое место спереди, а его — сзади. Я не говорю, на каком конце лучшая голова; на этот счет мнения различны; хотя люди, хоть что-нибудь смыслящие, укажут переднюю часть, но я пошел на заднюю, чтобы быть наготове сказать свое мнение, если его спросят. Недолго я пробыл там, как случилось как-раз то, что я предвидел: «Мистер Найтингель, — сказал капитан, а капитан — человек обходительный, никогда не забывающий своей светскости, когда ему приходится говорить с кем-нибудь из экипажа, — мистер Найтингель, что думаете вы об этом клочке тучи на северо-западе?» — спросил он. «Право, капитан, — ответил я смело, потому что я никогда не затрудняюсь ответом, когда говорят прилично, — право, капитан, не касаясь лучшего мнения вашей чести, мое мнение — убрать три марселя и закрепить фок. А чтобы не дать кораблю вертеться, у нас есть большой парус…»
