— А они отсюда придут, поляки-то? — спросил он Пахома.
— Точно, отсюда. Неоткуда больше.
Точно, отсюда. Выйдут — вон, из леса и будут долго брести по снегу… Тут не меньше двух вёрст… А потом? Будут карабкаться по скользкому склону на горку, кричать, соскальзывать, орать грозно, махать саблями… Стрелять будут. Вот тут-то и случится. А мы-то сами успеем ли стрельнуть хоть раз? Неужто атаман сумеет? А что такое один выстрел? Они разозлятся только. Или нет, не пойдут против пушки. Дураков нет на пушку лезть. А может и правда, испугаются, повернут?.. Пахом ведь знает, что делает: он человек не глупый. Он очень даже не глупый, и зазря не станет в пушки-ядра играть.
— Ну, пойдём, Сильвестр Афанасьич!
— Куда?
— Обратно, в лес: за ядрами, за порохом. Ничего, теперь полегче будет: на санках покатим.
Санки, впрочем, тащили сами: Пахом свою лошадку безпокоить не дал. Возвращаясь, издали увидели такую картину: человек десять старух — чёрных и молчаливых — обступили атамана, а он, точно плясун-пастух в окружении девичьего хоровода выламывался, как умел, прыгал на одной ножке, на другой, на двух, и бочком, и задом, и сабелькой то в небеса тыкал, то взбивал ею снег, то со свистом проносил её над старушечьими головами. Впрочем, бабки не пугались, а стояли молча, недвижно, и только губами чуть заметно шевелили: то ли молились о ниспослании победы, то ли уже отпевали последних своих защитников…
— Ну вот! — сказал Пахом, пытаясь отдышаться, — Давай, Филипп Филиппыч, кормилец наш! Начинай! Привезли тебе всякого товару.
Атаман почувствовал, что на него смотрят, кончил пляску и повернулся к пушке.
— Чего? — и надолго замолчал, раздумчиво разглядывая лица товарищей.
— Чего-чего!.. Пушку, казаче, заряжай! — взвизгнул Сильвестр Афанасьевич, — взвизгнул неожиданно для самого себя. Страх пробрал его внезапно, — удаль куда-то ушла, а на её место заступила мерзкая, мелкая трясучка. Самые дурные предчувствия, видимо, оправдывались: атаман стоял и тупо пялился на укрытые холстиной ядра и бочонок с порохом.
— Чего? Заряжать? Так, вроде, рано ещё. Ещё пообедать успеем. Я уж проголодался…
— Может тебе ещё и зельица принести! — Сильвестр, глупо размахивая руками, побежал на атамана, но был удержан за шиворот спокойным и страшно сильным, как выяснилось, Пахомом.
— Чего разволновался-то, Афанасьич? — ехидно улыбнулся Агафон. — Ещё поляков нету, рано труса праздновать…
— Нету, так будут! Потом пожалеете… Да поздно… — Сильвестр изо всех сил пытался сохранить достоинство, дёргаясь в руках Пахома. И именно тут — ни раньше, ни позже, строй старух раздвинулся и на фоне их чёрных пролушубков нарисовалась рыжая, узорно расшитая шубка Нюры Красногорской. Нюра вышла вперёд, сложила руки на животе и разулыбалась.
