– Ничего не видно, – сказал Девятко. – Чурбак, разожги факел.
Факел осветил единственное помещение, занимавшее всю внутренность сруба. Вдоль стен стояли лавки; посередине стол, также окруженный лавками. Больше в избе ничего не было, кроме мертвеца, лежавшего на спине рядом со столом.
– О! Вот и первый жмур! – усмехнулся Чурбак. – Только не кажется ли вам, что это место не особливо подходит для капища?
– Тебе не все ли равно? – спросил Девятко.
Черный Зуб подошел к мертвецу и присел перед ним на корточки. Мертвец оказался пожилым тучным дядькой с густой бородой, раскинувшейся веером. Его рот был неестественно широко раскрыт, даже не раскрыт, а оскален, будто он перед смертью хотел кого-то укусить; в глазах застыл ужас.
– Надо бы вынести его отсюда, – сказал Девятко, – и закопать где-нибудь подальше…
– Нет, – неожиданно резко ответил Зуб. – Нет.
– Что такое? – нахмурился Девятко, присев рядом с ним и обратив свой взор на мертвеца.
– Не знаю… – еле слышно прошептал Черный Зуб. – Мы его вынесем и бросим в лесу. Сейчас же. Выбросим и все.
– Так надо? – глядя ему в глаза, спросил Девятко.
– Да. Не знаю. Мы с тобой его несем, Чурбак, факел не должен погаснуть! Понял? Иди рядом. Гудим, держи лук, будь начеку.
Десятники волоком, за ноги, потащили труп в лес, по каменистым откосам, через заросли репья и крапивы. Бросив его в овраге, на краю леса, они повернули было назад, когда Чурбак крикнул:
– Стойте!
– Что?
Чурбак пугливо заглядывал в яму, водя перед собой факелом.
– Мне показалось, вроде жмур закрыл глаза… Моргнул ими чтоль?
– Брось молоть чепуху, – нетерпеливо отмахнулся Девятко. – Ночь уже. Остальные ждут.
Горыня сидел на крыльце того самого дома, где он два часа назад разбил калитку, шумно вздыхал, жадно пил воду прямо из своего шлема и вытирал лицо мокрым платком. Ему удалось немного поспать, и он чуть отрезвел, но хмель не выветрился окончательно – княжич был мрачен, дик и разнуздан.
Наконец, он утолил жажду и швырнул шлем на землю.
– Где они? – спросил он.
– Вон, идут, – ответил кто-то.
Дружина и братья-близнецы столпились у повозок. Искра, с бледным и скорбным лицом, разговаривала с Буяной, неподалёку от воинов. Доброгост, прислонясь к стене избы, у которой собралась вся компания, делал вид, что считает вспыхивающие на небе звезды, при этом он старательно загибал пальцы, бормотал себе под нос, но все-таки, иногда озабоченно вскидывая брови, поглядывал на княжича. Злоба в одиночестве прохаживался по дороге, изредка вынимал меч, размахивал им, словно веткой, при этом так хищно скалил зубы, что становилось страшно. Конечно, у такого воистину харизматичного человека, как десятник Злоба, не мог быть просто меч. Он владел шкрамашом – аларским тяжелым двуручным мечом, с обоюдоострым лезвием и довольно коротким клинком – всего в полтора раза больше рукояти. Нет слов, шкрамаш, или Дубина, как называл его хозяин, выглядел несколько несуразно, но на деле являлся небывало мощным оружием, особенно в руках такого монстра, как Злоба.
