– Поразительные знания вы обнаруживаете, милейший, – сказал Доброгост. – Может, расскажете нам о, так сказать, дальних странах?
– Отчего ж не рассказать. Расскажу. За Горынью, значит, лежит Союз, сиречь – объединенье пяти царств. Рядом – Гвинтан, и у них имеется священный лес, Дамхон зовется. В нем, как болтают, обитают маги, колдуны, великаны, единороги и прочая сказочная живность. И нет туда доступа простому смертному – так мне говорил самый, что ни на есть, настоящий гвинтанец, по имени Эри. Представлялся, проходимец, друидом – колдуном по-ихнему. Чертов жулик. А на крайнем севере – королевство, окруженное неприступными горами по имени Шелом. Там есть бездна Даньгеон – необъятная и бездонная. Спустившись туда, можно попасть в царство Дува. Только туда, окромя покойников и приговоренных к смерти преступников, никто не спускался, так что доподлинно неизвестно – есть там что, или нет. Ну и, чуть ближе, в междуречье существуют не только бандиты и лиходеи, но и Треара, будь она неладна, только она сейчас настолько мала, что о ней и говорить-то стыдно.
– М-да, – произнес Сивояр. – Вот вам и империя. Карл, безумец, все разрушил.
– Не соглашусь, – возразил Доброгост, – не соглашусь! Распад ее начался задолго до него. Уж лет триста, как северские княжества обрели независимость. А южане – Двахирь, например, и того раньше. Так что крах империи был всего-навсего вопросом времени. И благодаренье богу, что Карл уничтожил наконец, это чудище.
– Империя-то умерла, но детище ее нет, – грустно произнес Девятко. – Я говорю о церкви триединой. И Пронта – нынешняя столица Треары – как раз есть центр триединства. Оттуда идет эта зараза, столько крови выпившая когда-то.
– Ну, это было давно, – сказал Доброгост. – Может зря вы это. Воиград-то, тоже в триединстве.
– Скажи-ка мне, ты, ученый человек, знаешь, откуда я родом? – спросил Девятко, воззрившись на писаря своими обманчиво улыбающимися, прищуренными глазами.
– Знаю. Из Дубича вроде как.
– Сколько лет прошло, – призадумавшись, сказал десятник, – уж никто не знает. Триста? Четыреста? Када Всеслав-то жил?
– Больше, больше бери, уважаемый, – подсказал Сивояр.
– Вот – больше, – медленно произнес Девятко. – Но память о жестокости этих… как их? Дай бог память… Молний Девы – вот как их кличут в сказаниях, то были особые воины тремахов, церковники, мать их. Их жестокость холодит нашу кровь до сих пор. До сих пор, приятель. Мне один летописец сказывал, что у князя в архивах хранятся сотни свитков, живописующих зверства извергов. Он утверждал, что спать не мог ночами – такая жуть. Вот вам и триединство. Вот вам и зря.
