Так незаметно проходил месяц за месяцем. Но Цицерон жил уже в Греции два года и ему надо было в конце концов решить, что же он будет делать в жизни. О возвращении в Рим нечего было и думать. Там был Сулла. Лучший друг Цицерона Аттик объявил, что остается в Афинах навек. Он стал эпикурейцем. Однако от Цицерона мы знаем, что эпикурейство Аттика было каким-то совершенно неортодоксальным. Он, например, признавал, что воля богов правит миром, а это в глазах его школы было чудовищной ересью (De leg., I, 21). Я думаю, что в учении Садов его привлекли не взгляды на атомы, богов и душу, а учение о том, что человек должен удалиться от шума общественной жизни. Эпикурейцы жили тесной общиной, как братья — при Эпикуре — рабы и свободные вместе; довольствовались малым и помогали своим близким. Вот это-то, видимо, и пленило Аттика и показалось ему отрадным после ужасов террора.
Цицерон говорил, что последует примеру друга. Он решил «переселиться в Афины, забыть о Форуме и проводить жизнь в покое, целиком отдавшись философии» (Plut. Cic., 4). И вдруг из Рима пришли поразительные известия — Сулла отрекся от власти, Сулла умер, Республика восстановлена, путь на родину открыт… Академия с ее тенистыми аллеями, тихая созерцательная жизнь, риторика, философия — словом, все благие намерения были забыты. Рим поманил его, и Цицерон, забыв все на свете, устремился домой (около 78 года).
Женитьба. Дети
Рим принял Цицерона с распростертыми объятиями. Он сразу понял, что ни знать, ни народ не забыли его великодушной смелости. Перед ним открылись двери лучших домов столицы. Приглашение следовало за приглашением. Его любили, его ласкали. Герой наш полон был самых радужных надежд (Plut. Cic., 5). Рим был как сад после грозы. Все цвело и ожило для новой жизни.
Неудивительно, что молодой человек закружился в этом вихре. И вскоре он сделал весьма важный шаг. Он женился. Избранницей его стала Теренция. Она происходила из хорошей и обеспеченной семьи, так что могла считаться завидной невестой. С другой стороны, трудно себе представить существо, более далекое по духу от Цицерона. Он жил поэзией и философией. Она была женщиной практической, интересовалась только деньгами и хозяйством; ученые книги ее не занимали. Он был щедр, великодушен и абсолютно нерасчетлив. Она была скупа и прижимиста. Он был мягок и уступчив. Она тверда как скала. Он постоянно думал о божестве, о вечной жизни, о добре и зле, но, как многие интеллигенты, был довольно равнодушен к внешней обрядовой стороне религии. Она, напротив, с полным презрением относилась ко всем этим отвлеченным умствованиям, зато была очень набожна. Но то была набожность купца, о котором Островский сказал: «Он человек русский благочестивый, но по душе совершеннейший кокандец и киргиз-кайсак». Иными словами, соблюдает все посты, отстаивает все службы, отбивает земные поклоны, а потом спокойно надувает своих ближних.
