В зале сдвинули к стенам столы и стулья, чтобы освободить место для танцев. Публика стала по обеим сторонам зала, четко разделившись на группы: справа моряки, слева горожане с женами и детьми. Когда вошла Эмма, раздалось троекратное ура и оркестр сыграл туш.
Мистер Гибсон открыл бал задорным матросским танцем. Он крутил тросточку, подбрасывал ее в воздух и снова ловил, балансируя при этом стоящей на его голове тарелкой с сыром, которая ни разу не упала, несмотря на все его прыжки и ужимки. Затем стали танцевать контраданс, в котором приняли участие все присутствующие. Дамы сходились к центру зала и снова расходились, кавалеры топали ногами, крепко зажав в зубах горящие трубки, размахивали шелковыми носовыми платками, кружили дам, толкались, спотыкались, пока не попадали, тяжело дыша, на свои стулья.
От масляных ламп тянулся удушающий чад, он смешивался с поднятой столбом пылью, резким запахом напитков, влажными испарениями разгоряченных тел.
Эмму охватило отвращение. Она невольно вспомнила Клуб Адского огня: здесь, у простолюдинов, как и там, у аристократов, — все та же жажда наслаждений, та же тяга к пьянству и разгулу. Благоразумие и умеренность можно встретить лишь у тихих людей среднего сословия, у Томасов в Хадне, у Кейнов на Флит-стрит в Лондоне.
Но на смену этим мыслям к ней вновь пришла пьянящая жажда радости. К чему ей всегда стоять в стороне, оставаясь всего лишь зрительницей? Разве она не молода и не красива? Разве не бьется и в ее груди сердце, стремящееся к счастью?
Том как будто угадал, что в ней происходит.
— Вы еще помните, мисс Эмма, — сказал он смущенно, с робкой надеждой в глазах, — что я вам тогда, в Хадне, ответил, когда вы меня спросили, хочу ли я танцевать?
Она улыбнулась ему.
— Ты сказал, что стал бы танцевать только с одной девушкой. Хочешь теперь попробовать со мной? Но ведь ты знаешь, что я не умею танцевать, еще ни разу в жизни не танцевала?
— Можно, я вам покажу? Вы очень быстро выучитесь.
— Но твоя рука! Если ты выдашь себя…
— Мне нужна только правая. Дайте мне вашу руку.
Он показал ей простые фигуры, и после нескольких попыток она все усвоила. Ее смелость росла. Освободившись от его руки, она легко кружила около него, подбегала к нему как бы в страстном порыве, робко отступала, словно в испуге, задорно поддразнивала его. Повинуясь какому-то внутреннему голосу, она непрерывно придумывала новые фигуры, новые па, так что Том, несмотря на свою ловкость, еле поспевал за ней. Танцуя, она чувствовала, что в эти мгновения удивительно хороша. Она знала, что глаза ее сияют, на щеках нежный румянец, сквозь улыбающиеся губы ослепительно сверкают белые зубы. Ее охватило победоносное ощущение собственного могущества.
