— Я знаю, вам бы хотелось узнать, что гнетет меня, — сказала она тихо. — Вы хорошо относитесь ко мне и хотели бы мне помочь. Но я не могу вам ничего сказать. Пока нет. И тем не менее… Я от этого погибаю!
Он ласково взял ее руку.
— Если бы вы могли сбросить этот груз с души! Вы больны оттого, что молчите.
Да, она знала, что это именно так. Она все время страдала под бременем этой невысказанной боли. Но и говорить об этом она не могла. Не получалось! Она тихо высвободила свою руку.
Но вдруг она заговорила. Прорвалась плотина молчания, губы разомкнулись, и слова полились потоком. Она не скрыла ничего. Насилие сэра Джона, краткий восторг упоения, граничащего с безумием, безнадежность одиночества, рождение ребенка, темная уличная жизнь — она рассказала обо всем, не щадя себя, и эта беспощадность несла ей одновременно и боль, и страшное, почти сладострастное возбуждение.
Рассказ свой она завершила пронзительным вскриком, в котором сосредоточилась вся боль ее души.
— Сколько в вас страсти, — сказал потрясенный Ромни, — и как вы умеете ненавидеть!
— Ненавидеть? — Она задумалась… — Разве я ненавидела сэра Джона? Если бы я ненавидела его — о, я бы его убила! Но во мне было что-то темное, какая-то непонятная власть толкала меня в его объятия, хотя он был мне отвратителен. Меня влекло и к Тому. Если бы он заставил меня, я бы принадлежала ему. Эго была не любовь, а какое-то исполненное соблазна вожделение. Оно внезапно вырастало во мне, дурманило меня, и я не ведала, что творила.
Ромни тихо кивнул.
— Женская натура, период созревания…
— Натура? Что это за натура, что бросает меня в объятия первого встречного мужчины?
И все-таки… Я не ненавижу, у меня нет ненависти к сэру Джону, правда! Странно… Единственный человек, кого я до сих пор ненавидела, — женщина. Молодая девушка, оскорбившая меня.
По пустяку! Но я до сих пор ненавижу ее. Если бы это было в моей власти, я могла бы причинить ей вред!
Она медленно произнесла это, как бы удивляясь загадке своего сердца. Почему она все время возвращалась к мысли об Овертоне без каких бы то ни было видимых причин? Если бы она снова увидела его, теперь все было бы иначе. Она стала бы его телом и душой, не колеблясь, ни о чем не сожалея. Ведь в позорных объятиях сэра Джона она черпала сладкое утешение, воображая себя в объятиях Овертона, представляя себе его нежные руки, его поцелуи, его слова, пробуждающие в ее сердце страсть.
А он пренебрег ею. Разве она стала ненавидеть его за это?
