Причем же Бог?.. Не иначе, как родители затащили.
Но он, словно прочел мое недоумение, тут же заговорил о том, как хороша наша церковь, в каких кружках он участвует, какие классы посещает, нахваливая священников, широту их познаний и, особенно, их открытость полемике и готовность отвечать на любые вопросы.
Я хотел сообщить ему, что партийные профессора у меня на родине тоже готовы были к открытому обсуждению любых вопросов, если соблюдать одно совсем маленькое, незаметное такое, неписаное правило: не смей сомневаться в святости коммунизма и его дорогих вождей. А так — чего хочешь говори, спрашивай и творчески обсуждай. Но сообщать ему об этом я не стал, потому что он сам знает, что коммунизм со свободой не совместим, а вот Бог… Бог — совсем другое дело.
Неловко было возражать человеку, с юношеской захваченностью верящего в возможность вольного обсуждения непреложной догмы. Ведь это — противоречие нашего сознания вообще. То, во что мы верим, — никогда не догма, и нам кажется, что мы готовы к любому свободному обсуждению.
— И все-таки я не понимаю, — говорю я с предельной вежливостью, — атеисты ведь не занимаются способами интерпретации Бога — они его попросту отрицают. Вы сомневаетесь в Его существовании?
— Нет, но готов обсуждать.
— Для чего?
— В споре рождается истина. Не всем, извините, истина Бога доступна легко и сразу.
Я захлопал ушами. Значит, он пришел на этот диспут с целью приобщения к Богу заблудших овечек, несчастных, вроде меня, атеистов. Смешно, но знакомо. Говорить было не о чем — я замолчал и почувствовал, как невидимая стена отчужденности выросла между нами буквально на глазах. Его расположенность как рукой сняло.
— Вы бы не могли вернуть мне программку, когда прочтете, — сказал он холодно.
Я тут же почти машинально отдал ему ее, даже не развернув. Мои мысли снова переключись на родное и знакомое. В каком замечательном фаворе была у нас трескотня о необходимости творческого подхода к марксизму! Ясно, что человек, одержимый коммунистической идеей, оскорбится и сочтет мое сближение коммунизма с Богом форменным идиотством точно так же, как и человек, одержимый идеей Бога. Этим людям кажется, что они из разного теста и готовы уничтожить друг друга или, в более мягком варианте, протянуть друг другу руку помощи, перевоспитать, переубедить, перетащить на свою сторону. Но ни тот, ни другой не заметят явного структурного тождества обеих моделей веры. Даже всевидящий Достоевский, ополчившись на коммунаров за их страсть к рабской уравниловке перед неким идолом господствующей идеи, не захотел увидеть того же рабства и той же уравниловки в религиозном быту.
