Я провел в Севилье некоторое время, живя ночью и днем беспокойно, с ссорами и враждой, – этими последствиями праздности, источника пороков и могилы добродетелей. Я оглянулся на себя и нашел, что я очень отстал во всем, чем я занимался; ибо в праздности не только забывается перенесенное, но и создается прочнейшая основа, чтобы опять вернуться к новым испытаниям. Тот, кто в дороге сбивается с истинного пути, чем дальше уходит, тем труднее ему опять попасть на нее; тот, кто приобретает привычку праздности, поздно или никогда не забывает того дурного привкуса, какой из нее проистекает. Праздный растрачивает жизнь в четырех делах: в спанье без времени, в еде не вовремя, в ухаживании за честными женщинами и в сплетничанье обо всех. Сердце мое плачет каплями крови, когда я вижу, что хорошие задатки доблестных капитанов и ученейших мужей приносятся в жертву столь располагающему к лени пороку, как праздность; бездельник сетует на свое несчастье и злословит о счастье того, кто благодаря великому старанию победил упорство своей судьбы; он завидует тому, что он сам мог бы приобрести настойчивостью. Бездельник не ест с удовольствием, не спит спокойно, не отдыхает в покое, так что слабость становится палачом и бичом небрежности и лени, карающим бездельника.
Я решил избавиться от этого располагающего к лени порока, которому я предавался в Севилье, и нашел средство для этого, а именно – отправиться в Италию, поступив на службу герцога Мединасидонья,[290] который на одном рагузском галионе[291] отправлял многих своих слуг в Милан.[292] Так как эта большая милость была мне оказана, я задержался в Севилье еще до времени отъезда. В этот промежуток времени прибыло несколько португальцев из тех, которые в Африке участвовали в этом несчастном столкновении короля Себастьяна, многих из которых выкупил Филипп Второй. С некоторыми из них я подружился и превосходно проводил с ними время, так как они обладают такой быстротой и живостью ума.
Один португальский кабальеро, мой друг, приводил в порядок свою бороду у плохого мастера, который дурной рукой и еще худшей бритвой брил его так, что сдирал кожу с лица. Португалец поднял голову и сказал ему:
– Сеньор цирюльник, если вы сдираете шкуру, то сдираете нежно; но если вы бреете, то бреете очень скверно.
Когда я с одним из своих друзей находился у дверей церкви, которая называется Omnium Sanctorum, прошел португальский кабальеро с шестью пажами и двумя очень хорошо, по кастильской моде, одетыми лакеями, и когда он снял шапку перед церковью, мы сняли из учтивости свои перед ним.
