Я начал раскладывать жизнь на абсолютные понятия. Если эти правила действуют в Манхассете, то почему бы не применить их ко всему миру? В Манхассете все болели либо за «Янкиз», либо за «Метс», были либо бедными, либо богатыми, трезвыми или пьяными, завсегдатаями либо церкви, либо бара. Все были либо ирландцами, либо засранцами, как сказал мне один школьный учитель, и я не смог признаться ни ему, ни себе, что среди моих предков были как ирландцы, так и итальянцы. Жизнь состоит из полных противоположностей, решил я, что подтверждалось ярким контрастом между «дерьмовым домишкой» и особняком Уитни. И вещи, и люди бывают либо абсолютно хорошими, либо абсолютно плохими — для меня не существовало противоречивых, двусмысленных понятий. Я превращал любую неудачу в трагедию, любой успех в грандиозный триумф и делил всех людей на героев и злодеев. Не в состоянии выносить неоднозначность, я возвел вокруг себя баррикады из иллюзий.
Другие мои иллюзии были гораздо очевиднее и по этой причине служили предметом беспокойства для моей матери. Я стал экстравагантно суеверен, начал коллекционировать страхи подобно тому, как другие мальчишки коллекционируют бейсбольные карточки. Я избегал лестниц и черных кошек, сыпал соль через плечо, стучал по дереву и задерживал дыхание, проходя мимо кладбища. Я старался не наступать на трещины, боясь, что тогда мама сломает спину, и шел по тротуару зигзагами, как пьяный. Я трижды произносил «волшебные» слова, чтобы отпугнуть несчастья, и опасался знаков и знамений свыше. Общался с камнями, деревьями и с неодушевленными предметами, особенно с «Ти-Бердом». Как заклинатель лошадей, я гладил приборную панель автомобиля и умолял его не ломаться. Я переживал, что если «Ти-Берд» сломается, для матери это станет ударом. Меня преследовали беспричинные страхи, и самым худшим из них был страх заснуть последним в доме. Если все кроме меня спали, я чувствовал себя невыносимо одиноким и мои конечности немели и холодели. Может быть, это из-за того, что в доме больше не звучали голоса. Когда я признался в этом страхе двоюродной сестре Шерил, которая была на пять лет меня старше, та обняла меня и сказала совершенно правильную вещь: «Даже если мы спим, можешь не сомневаться, что дядя Чарли и вся остальная компания в „Диккенсе“ бодрствуют».
Мама надеялась, что с годами это пройдет. Но все только ухудшалось, и когда у меня начались приступы раздражения, мама повела меня к детскому психиатру.
