Мерёжи в мае в холода трещат от щуки.
У бабы Кати свой пирог - мука ржаная,
а посредине - жирный лещ, хватает штуки.
Дом у Васины на корнях кривых, усталых,
вокруг - как будто скотный двор:
ни пня, ни травки.
Хоть у Васины полон дом продуктов старых,
но откупает всё равно пол-автолавки.
А баба Лиза на юру, за тихой лахтой,
чуть глуховата, потому кричит при встрече,
с двужильной верой, что стоит
в фуфайке ватной,
у Веры восемь дочерей живут далече.
Борис Калинин, как пират, с одной ногою,
он перекроет и в аду сетями реку,
его бараны не дают ни дня покою,
упрямо прутся в огород, ну как в аптеку.
На Пелус-озере порой шалят чужие,
залезут в чью-нибудь избу вина напиться,
поскольку съедут весь народ и домовые
в районный центр до весны, а кто в столицу.
Подсочник Вася говорил, что не потонет -
он повалился на большак, раскинув руки.
На Пелус-озере ещё пока хоронят,
но стало некому рожать - одни старухи.
Армагеддон
Едва разгоним наважденье ВИЧа -
железных птиц нашлёт аэродром
иль перелёт живой весенней дичи
подарит людям смертный вирус птичий:
и это назовут Армагеддон!
Вставайте, Врубель, впору шевелиться
под крышкой гроба, если неспроста
стрела курантов вспять по кругу мчится
и падший демон на виду рядится
в поборника свободы и Христа.
Жажлево
Сын сгорел, подобно свечке,
а любил на русской печке
поваляться, полежать,
от щекотки повизжать.
Чтобы в городе не грезить,
я решил в деревню съездить -
только печку затопил
и тотчас оторопел:
мальчик мой, сверчок, кузнечик,
превращённый человечек,
сверху тоненько поёт,
папе голос подаёт.
Учитель
Мой учитель Сергей Николаевич Марков
на войне и в трюме был всегда одинаков:
сам себя по суровым законам судил,
в людях совесть будил и за жизнью следил.
Не следил, горемычный её очевидец, -
терпеливо любил, дополнял, как провидец,
знал Завет, изучил для свободы санскрит.
Про него говорили: "Когда же он спит?"
Он себя не жалел и болел бесконечно,
и хворает, наверно, в обители вечной,
на траве-мураве, к валуну прислонясь,
через лупу читает славянскую вязь.
Мой учитель Сергей Николаевич Марков
знал не хуже поляков, чем славился Краков.
В Костроме не объехать его по кривой,
по Сибири с котомкой своей полевой
походил. Назовите поэта другого,
кто не хуже Брокгауза и Соловьёва
мог ответить на самый дотошный вопрос.
А Сергей Николаич смеялся до слёз.
Он смеялся до слёз, а теперь его нету.
Стосковался Христос по большому поэту.
Перед ангелом с кружкой чифира стоит
молодой синеглазый, лобастый старик.
* * *
Я тебя непременно найду
