Не от мира сего-2 | страница 9
Леший — мудр, но слабохарактерен. Илейко, не имея опыта больших лесных походов, да и малых, за ягодами, вениками и грибами — тоже, знал, однако, что делать при подозрении на "лесное очарованье". Даже слэйвины переняли обычаи онежан и олончан, чтоб не сгинуть, плутая по лесу. Одежду — долой, а потом ее шиворот-навыворот одеть. Это дань уважения стилю Хийси, его манере одеваться. Так у них модно. Еще присказку любимую сказать типа "шел, нашел, потерял". Только не на каком-нибудь левом языке, а на ливвиковском, либо вительском, либо, на худой конец, на кууярвском. Впрочем, и суомуссалмский подойдет, и панаярвский, и даже усманский. Да любой из 48 с лишним языков годятся. Только нельзя в лесу ругаться. Этого слэйвины не понимают, и буянит Хийси, не дожидаясь Ерофеева дня. А слэйвины ломают ноги в буреломах, заваливаются в болотины, и только их и видели.
Леший и к людям выйти может. Оценить, так сказать, обстановку. Если, конечно нет у лесных путников с собою черных петухов, собак с пятнами над глазами и трехцветных кошек. Чего-то смущают его такие твари. Но не очень часто по лесам гуляют люди с петухами, да еще и черными, наперевес. А кошку с собой в лес можно взять только мертвую. Только какой от нее прок, от мертвой-то? Собаки же, "двуглазые" в деревнях наперечет. Их берегут, называют "Кучумами" (знаменитая лайка Дерсу Узала, примечание автора) и просто так в лес не таскают. Только по делу, только на охоту. Они в ней преуспевают, потому как Хийси их уважает.
Зато лошадь очень даже помогает определить, леший вышел навстречу, или просто бандит и разбойник. Посмотрел на пришельца через правое ухо коня, для чего вовсе необязательно это ухо у него отрывать — и все ясно. Лихой человек прибить попытается, вполне возможно, что и до смерти, а Хийси — просто явит себя во всей красе: неряшливо одетый и, словно бы, иссини выбрит при полном попустительстве в бороде и усах. Просто кожа у него отдает нездоровой для человеческого восприятия синевой. А дело-то в том, что кровь у лешего — синяя! Голубая — только у слэйвинских высокоблагородий.
Не любит он, когда овец при нем поминают: "овечья морда, овечья шерсть". Сразу же обижается, надует губы и сгинет в лесу, не потревожив ни одного листика. Только издалека донесется ветром крик: "А, догадался!" И, поди, разбери, что больше в этих словах — горя, либо досады.